Олег Александрович Кудряшов (26.01.1932–13.09.2022) — советский, российский и британский художник, мастер современного искусства, график, живописец, скульптор и мультипликатор, автор перфомансов. Лауреат Государственной премии Российской Федерации в области литературы и искусства (2000).
Родился в Москве. В детстве и юности учился в изостудии при районном Доме пионеров (1942-1947), в Московской детской художественной школе им. И.Э. Грабаря (1949-1951). В 1956-1958 годах – на курсах мультипликаторов при киностудии «Союзмультфильм». Принят в Московскую организацию Союза художников РСФСР (1961).
В 1974 году эмигрировал в Великобританию. Перед отъездом сжёг тысячи своих работ, которые не разрешили вывезти. Жил в Лондоне. Получил признание на Западе, выставлялся в крупнейших музеях и галереях мира. В 1997 году Олег Кудряшов возвратился в Россию, жил в Москве. В 2000 году получил Государственную премию Российской Федерации.
Работал в области скульптуры, живописи, графики, видео, линогравюры и в технике офорта. Методом сухой иглы на цинке или пластике создавал монохромные и цветные абстрактные гравюры, делая только один оттиск. Следующий оттиск, если он был, всегда отличался, так как художник что-то добавлял к рисунку. Из графических листов также делал трехмерные композиции.
Кудряшов был бунтарем, не признавшим ограничений. Нашел самобытный язык, пластически воплотивший его сложный внутренний мир. Его творчество – манифестация свободы. Максималист и перфекционист, он всецело принадлежал искусству. Свою одержимость выразил фразой: «Художник — это не профессия, это самоубийство».
Настоящая выставка – совместный проект Галереи Назарова и ModernArtConsulting (Москва). Приносим глубокую признательность искусствоведу и коллекционеру Юрию Петухову за сотрудничество и предоставление произведений Олега Кудряшова.
Работы Кудряшова находятся:
Государственный музей изобразительного искусства им. Пушкина, Москва, Россия
Государственная Третьяковская галерея, Москва, Россия
Государственный литературный музей, Москва, Россия
Галерея Тейт, Лондон, Великобритания
Галерея искусств Нового Южного Уэльса, Сидней, Австралия
Галерея искусств и музей Хантериан, Глазго, Великобритания
Галерея искусства, Уэйкфилд, Великобритания
Институт искусств Миннеаполиса, Миннесота, США
Музей изящных искусств, Бостон, США
Музей Хиршхорна, Вашингтон, США
Музей Виктории и Альберта, Лондон, Великобритания
Музей Фитцуильям, Кембридж, Великобритания
Музей Бойманса-ван Бюнингена, Роттердам, Голландия
Музей изящных искусств, Балтимор, США
Национальная галерея искусства, Вашингтон, США
Национальная галерея искусства, Дрезден, Германия и мн.др.
Олег Кудряшов:
Я не мог зарабатывать, никто меня не принимал на работу. Один художник мне рассказывал, что издатель показывал ему списки людей, которых нельзя брать на работу. Видимо, и я был в этих списках. Работу давали другим, книжным художникам, они были свои ребята, а я четырнадцать лет ходил по издательствам: все хвалили, вешали мои картинки над столами, и никто не брал на работу.
Когда мы уезжали из СССР, у нас не было выбора. Нас не пустили «погулять» – у нас отняли документы, дали билет в один конец и прощай! Я, русский художник, был вынужден уехать из России. Мы уезжали не от антисемитизма или от Брежнева – мы уехали, вытесненные советским искусством.
Я уехал без всего. Мне сначала не разрешили взять с собой ни одной работы, когда мы уезжали. Некоторые из этих работ остались у друзей, поэтому сохранились. Часть взял Пушкинский музей. Но они не могли все взять. Потом у меня были рисунки, которые я должен был уничтожать. Показывать их не надо было, нельзя. Они были слишком откровенны. Много там было интересного, но… Их очень любил Борис Свешников, единственный, кому я их показывал. У него не было границ дозволенного и недозволенного в искусстве. Потом Жилинский решил мне помочь. Он хотел нести в Министерство культуры, в комиссию, которая давала разрешения на вывоз, папку с моими работами, там их было четыреста пятьдесят. Но я не дал ему всю папку тащить туда, вынул шестнадцать листов, вот их и разрешили вывезти в последний момент. Потом, когда мы уже были за границей, один итальянский коммунист, который приезжал в Советский Союз по своим партийным делам, привез еще несколько моих работ от Янкилевского. Работ было огромное количество. Я накопил их такую груду… Сжигал в мастерской Андрея Красулина, у него труба была хорошая — бывшая котельная… Он сказал, что я из его мастерской сделал крематорий.
Я, живя в Лондоне, рисовал Москву, а не Лондон; рисовал тополя, а не Гайд-парк, рисовал то, что во мне. Я не ощущал себя там туристом, я был у них гостем, временно проживающим в Лондоне. Никому нельзя исчезнуть из своей культуры, как нельзя уйти из своей кожи и поменять ее по желанию своему или критики на чужую.
Я всегда чувствую себя легко и свободно только в известном мне с детства убежище – моем внутреннем мире, в другой реальности, в том, за что стоило бороться, отстаивая себя, свой внутренний мир. Язык форм позволяет уйти в себя, вести диалог со своей природой, с природой воображения, не произнося вслух ничего конкретного, намеком восстанавливать в памяти формы нереального, иррационального мира, где тоже есть все: от любви до жестокости и от рождения до смерти, от роскоши дружбы до роскошного абсолютного одиночества.
Мой любимый материал для гравюры – индустриальный цинк, материал неприветливый и грубый.
Тираж моих работ всегда был мизерный. Написано на оттиске, например, тираж десять, а на самом деле не больше шести. Мне эта техника была нужна не для тиража, а для качества штриха только. Вот эта линия и этот нажим… Рука у человека -– она хорошо чувствует все… Само по себе прикосновение к металлу… Игла острая, коснулся – царапина, немножко надавил – уже как пером, затяжка создаст такой тон – великолепно! Вот эта линия – она какая-то такая, что ты в любой момент ее можешь оборвать и уйти в другое место, раз – и исчезнуть. Это здорово! Потом тон можно ввести, штрих – что угодно. Тряпкой навозить потом краску. Все это отпечатается, пусть легким тоном, почти невидимым, – и отпечатки рук, и еще что-то – живая поверхность! Очень живописная живая поверхность.
.. Я сухую иглу из-за чего использую? Потому, что мне всегда нравился сам процесс.
…линия – и ничего другого не надо. Причем она не слишком рафинированная. Она очень простая – чиркнул здесь, чиркнул там, никакой каллиграфии нет. Просто конкретный опыт и память о том, что ты видел вчера, позавчера, сегодня…
… я не копирую реальность, а стараюсь дать ее образ художественно. Я рисую то, что вижу в себе или то, о чем не хочется говорить, но что невозможно забыть. Я рисую то, что хорошо знаю, помню, а память и есть то, что было и есть на самом деле, пусть спрятанное глубоко во мне.
(Олег Кудряшов. Живое прикосновение. М.: Арт-Волхонка, 2012. Монологи Олега Кудряшова, записанные Е. Борисовой в 2009–2016 гг.)
Игорь Голомшток, историк искусства:
По психологическому складу Олег принадлежит к редкой сейчас категории “одержимых” художников, каковыми были до него Ван-Гог, Хаим Сутин, Фрэнсис Бэкон…
Юрий Петухов, искусствовед, коллекционер:
Листы Кудряшова экспрессивны по исполнению и импрессионистичны по содержанию, если понимать под импрессионизмом не столько цветовые, сколько эмоциональные, чувственные впечатления. Все его многочисленные окна, стены, пилы, композиции без названия и автопортреты – не что иное, как романтизация и героизация самых простых, обыденных предметов и вещей, а также абсолютно неромантических пейзажей, это своеобразный гимн обыденности. Зрителю не стоит искать в работах художника какой-то тайный смысл и пытаться расшифровать сюжеты его композиций и персонажей, он, словно композитор, занимается гармонической организацией пространства листа. Собственно, все творчество Кудряшова – это попытка найти гармонию в окружающем мире и в себе самом.
Нажим, скорость, с которой автор проводит линию, штрих, даже амплитуда движения руки – абсолютно все имеет значение, сказывается на конечном результате. В то же время линия, штрих выдают сущность, характер, личностные качества самого автора – художник в жизни такой же прямой и порывисто-стремительный, бескомпромиссный, как и штрих в его работах.
