У художника были сильные мужицкие руки в мозолях. Они умели все: сколотить рамку для картины, посадить дерево, обрезать ветви в саду… Да и в самом облике Виктора Ивановича Королева ощущалась завидная основательность то ли крестьянина, то ли мастерового человека.

Но пока он пилил, строгал, орудовал молотком или лопатой, с ним, а вернее, в нем происходило необъяснимое чудо: кристаллизовался замысел новой картины. Все отчетливее виделось, какой она должна быть по композиции, по колориту, по атмосфере. И, наконец, те же натруженные руки бережно и уверенно брали кисть…

Ельчанину Виктору Королеву повезло: он учился у самого Виктора Семеновича Сорокина. И тот считал его одним из лучших своих питомцев. И выставка, посвященная памяти замечательного живописца, ушедшего от нас двадцать лет назад, названа именно так: «Один из лучших».

— А может, правильнее было бы по-другому? — спросил я куратора экспозиции в Галерее Александра Назарова Татьяну Нечаеву. — Ну, как-нибудь так: «Образы Родины». Или «На малой родине». Ведь пейзажи Виктора Ивановича вдохновлены нашей природой, елецкими, липецкими, задонскими впечатлениями.

А Татьяна Ивановна ответила:

— Королев бы посчитал это нескромным, слишком пафосным. Он и для картин выбирал названия непритязательные: «Тишина», «Сокольская пристань зимой», «Первый иней», «Раннее утро». А если хотел акцентировать собственное отношение к сюжету, то предпочитал что-нибудь опять же простое. Допустим, «Зима еще хлопочет». По-моему, очень выразительно и точно. И даже угадывается легкая улыбка: хлопочи, хлопочи, все равно весну не отсрочишь.

В Галерее Назарова одна за одной проходят выставки известных московских художников — талантливых, сложных, искушенных во всех приемах ремесла и тайнах творчества. Но и после них живопись Королева не кажется слабее, провинциальнее. Конечно, сказывается сорокинская выучка. Но Королев был учеником нашего выдающегося земляка, а не подражателем. Он вообще никому не подражал, никого не повторял — даже самого себя, всякий раз находя новое, иногда экспериментальное решение.

Про таких, как он, принято говорить: крепкий реалист. Хотя Королев, любя, допустим, великих русских пейзажистов, искренне восхищался и Малевичем, и Шагалом. Впитывал их опыт, в чем-то менялся, вместе с тем никогда не изменяя себе, оставаясь собой.

Да, он стеснялся всего громкого, нарочито торжественного. Что ж, не он первый. Великий и родственный ему по духу, по душе Левитан одну из самых прекрасных своих работ хотел было наречь «Русью». Но потом не решился и выставил ее под названием «Озеро». Тем не менее из картин Королева действительно складывается образ России, единственного места на земле, где так свободно дышится. Где в тихих озерцах отражаются православные храмы. Где красота, вроде бы неброская, не роскошная по-южному, очень земная, соединяет нас с красотой духовной, небесной, метафизической.

Кстати, о храмах. Они на полотнах Королева возникают не единожды. Но всегда вдали, на горизонте. А на картине «Собор в тумане» на первом плане — снег, белые деревья, а сам собор почти сокрыт в туманном мареве, лишен отчетливых очертаний, он словно бы бесплотный, воздушный. Здесь возникает соблазн порассуждать: а что хотел сказать автор? Не о том ли, что русская дорога к храму еще не пройдена, что ее лишь предстоит преодолеть?

Королев умер на взлете, когда ему стало подвластно все, что он хотел изобразить и выразить. Он мог позволить себе любые смелые опыты и попытки. В «Бурном дне» свежий сильный ветер, налетев, не только раскачивает деревья. Он и сами мазки поднимает вверх, кружит, перемешивает. А над всем этим растревоженным миром — как будто бы серое небо. Но лишь на первый взгляд. Стоит присмотреться, и ты понимаешь: там, за облаками, совсем близко — солнце. И оно вот-вот готово вырваться из плена туч и облаков.

Он был похож на мастерового. Но в том, чему Королев посвятил всю жизнь, он был настоящим Мастером.