Время, вероятно, наиболее объективный судья творчества художников. Иные из них, даже пережив взлет популярности, теряют зрительский интерес еще при жизни. С такими, как Виктор Иванович Королев, происходит обратное. Его работы, и прежде высоко ценимые – ведь он был одним из лучших среди живописцев, – спустя два десятилетия как бы открываются заново, вызывают восхищение и удивление, будто мы что-то в них не разглядели тогда.
В день рождения Виктора Ивановича, 27 сентября, я достала из своих архивов папку с надписью «В.И. Королев», в ней – документальные материалы, запечатлевшие живую речь самого художника и его друзей, коллег, ныне здравствующих и уже примкнувших к когорте ушедших. Мне они представляются интересными, позволю себе цитировать их в этом тексте.
Вот уже 17 лет Виктора Ивановича нет на земле, а голос его – характерного тембра, по-деревенски напевный, сочетающий в себе мужественность и нежность – еще доносится из далекого далека, становясь с каждым годом тише. Он явственно оживает, когда я беру в руки желтую школьную трехкопеечную тетрадку в клетку c рукописью – автобиографией Королева, написанной им к своему 60-летию. Эта реликвия досталась мне от жены художника, Натальи Анатольевны. Она волнует искренностью и поэтичностью языка, раскрывающего душу автора. Хочется привести ее полностью.
«Если бы вы родились в такой маленькой, ничем не примечательной деревне, как моя Лёвинка, вас, наверное, так же, как и меня, всегда тянуло бы заглянуть, а что там дальше за этим лесом, за этим бугром…
Родился я в сентябре 1930 года в деревне Лёвинка, что находится в Тульской области, рядом – шахтерский поселок.
Отец мой работал в шахте. Он был человеком сурового нрава, да и не удивительно: накладывала отпечаток тяжелая работа по 12 часов в день, а с возрастом и профессиональная болезнь давала о себе знать, которая так и забрала его довольно молодым.
Мама моя была простая женщина, без образования, но этот «пробел» в ее биографии ей заменяли живой ум, доброта, чувство юмора, хотя жизнь, мягко говоря, не баловала. Уже взять хотя бы то, что в один год скарлатина, в то время неизлечимая, унесла у нее четверых моих братьев и сестер. Несколько лет детей вообще не было. И вот наконец родился я, потом две сестры и брат, но я был особенно долгожданным, первым после страшной потери. Это наложило особый отпечаток на наши с ней отношения до конца ее дней. Она была талантливым человеком. У нас дома хранятся сотканные ее руками дорожки, вышитые полотенце и рубаха, которую я надевал будучи подростком, мамин девичий наряд: домотканая белая рубаха и клетчатая шерстяная, черная с белым, юбка, именно черная с белым, какие носили только у нас. Мы с женой, перебирая иногда эти вещи, каждый раз удивляемся яркости красок, смелости сочетания цветов. Все это шло от сердца, а не под давлением каких-то законов: вот так положено, а так нельзя. А как мама пела! Все близкие мне люди знают, как я говорю, лёвинскую песню, да какая она лёвинская, просто русская:
«Любил парень девочку Да не долго, Недолгое времечко Два годочка…»
Надо рассказать, как я начал рисовать. Однажды отец привез с ярмарки акварель: круглый кусочек картона, а на нем семь цветов. Конечно, отец и в голове не держал приобщить меня к миру искусства, это, видимо, вышло случайно. Акварель быстро закончилась, а интерес остался. И чем же только я после не рисовал: и углем, и известью. Сколько за жизнь акварелей прошло через мои руки, и иностранных, и наших, и все лучшего качества, а эту помню всегда.
Незадолго до войны, мне было лет шесть-семь, в Лёвинку пришла цивилизация в виде радио. Ну с каким современным событием сравнить это, даже не знаю, в общем открылось окно в мир. Оказывается, кроме Лёвинки есть и другие деревни, города, страны, другие наречия. А тут пришло время идти в школу. Вспоминаю свою первую учительницу Ксению Давыдовну. Уж не знаю, каким она была педагогом по современным меркам, а человеком, наверное, была замечательным, во всяком случае любила и понимала нас, деревенскую ребятню, отнюдь не заласканную родителями, а может, не всегда сытую, так как в каждой семье детей было помногу, а кормилец обычно один. Видя мою любознательность, Ксения Давыдовна стала давать мне книги, видимо, для того, чтобы привить к ним любовь на всю жизнь, чего она и достигла. Читать так же, как и рисовать, приходилось украдкой. Отец не поощрял этих моих увлечений, считал их пустыми и легкомысленными. Он думал ясно и просто: подрастет, пойдет в шахту, а пока надо помогать по хозяйству и учиться, чтобы учительница не жаловалась. К сожалению, в школе особой тяги к другим предметам, кроме литературы, у меня не было, да и по характеру я был довольно озорной и непоседливый, за что мне частенько перепадало от отца, но рядом была мама, спасительница и утешительница.
1941—1945 годы были трудными годами для всех. Не обошла война и Лёвинку. Были и оккупация, и похоронки, и холод. А жизнь продолжалась. Мы, подростки, зимой учились, летом работали в поле. Наступил 1945 год. Наконец кончилась война, везде нужны были рабочие руки, да и возраст подошел. Я устроился на работу на механический завод, который находился рядом, в поселке Товарково. За три года побывал учеником токаря, такелажником, но самое главное – учеником столяра. Работа с деревом нравилась больше всего и пригодилась на всю жизнь. Конечно, можно купить подрамники, рамы, но я больше люблю сделать все своими руками.
А между тем один мой лёвинский товарищ уже учился в Елецком художественном училище, писал, звал. И вот летом 1949 года я наперекор родным еду в Елец поступать в училище, не очень надеясь на успех. Но, видно, судьба благоволила мне: экзамены сдал вполне прилично. Так начались мои «университеты». Сбывалась моя мечта стать художником. Мне повезло в том, что годы моей учебы проходили в старинном русском городе, со своей архитектурой, с церквями, с прекрасной природой, окружающей его. Все это сказалось на моем дальнейшем творчестве. Мне повезло и с преподавателями. Все они были людьми талантливыми, глубоко преданными своему делу. Но самым главным моим учителем был Виктор Семенович Сорокин. Замечательный пейзажист, иногда он писал вместе с нами, студентами, в мастерских, на пленэре разрешал стоять за спиной…
Когда я закончил первый курс, меня призвали в армию. Служил я под Москвой, в Петушках, в войсках ПВО. Три года пролетели незаметно, вернулся на второй курс взрослым парнем. Закончил училище в 1957 году. Получил направление в Липецк…
Так же, как и я, по направлению приехали из Саратова, Ельца примерно одновременно Гришко Ю.Д., Дворянчиков В.Д., Бурмистенко Ю.С., Сальников Е.П., Перцев Л.Н., Павлов В.Д. и другие. Вот так организовывались Липецкие художественно-производственные мастерские, а мы до сих пор называем себя «старой гвардией».
В 1960 году я первый раз съездил на творческую дачу в Переславль-Залесский, познакомился там с замечательными московскими художниками: В. Попковым, Е. Зверьковым, В. Ивановым. Это было для меня хорошей школой. В 1962 году организовал свою первую персональную выставку. В дальнейшем участвовал во всех зональных выставках в разных городах. Такие выставки проводятся примерно один раз в четыре года. Участвовал в четырех выставках «Советская Россия» в Москве. За три из них был награжден медалями.
В марте 1968 года вступил в члены Союза художников СССР.
Как я уже говорил, меня всегда тянуло к путешествиям, к походам. Со своими друзьями Е. Сальниковым, Б. Либерманом, А. Бурлаковым на моторных лодках, на каноэ, на плотах мы ходили до Архангельска, по Оби, в Карелию, в Саяны. Был и на юге. Везде наблюдал природу, любовался ею, писал ее, но всегда возвращался к своей любимой средней полосе.
В последнее десятилетие участвовал на выставке липецких художников в Ленинграде. Свое 55-летие отметил персональной выставкой в Липецке и Ельце. В 1988 году был на симпозиуме художников в ГДР. Это опять новые впечатления, знакомства.
И вот в сентябре 1990 года снова состоялась моя персональная выставка. Друзья, родные, близкие поздравили меня уже с шестидесятилетием. Возраст, конечно, приличный, но еще много планов, задумок… И если какая-нибудь из моих работ поможет кому-то задуматься о жизни, увидеть окружающий мир новыми глазами, просветлеть душой, то это и будет самой большой наградой за мой труд.
Липецк, 1990 г.
В.И. Королев»
В связи с юбилейной выставкой, упомянутой в конце автобиографии, я взяла у Виктора Ивановича интервью, по каким-то причинам оно не было опубликовано, а жаль – художник высказал в нашей беседе важные мысли, актуальные и сегодня:
«Подойдя к порогу своего шестидесятилетия, я счел своим долгом отчитаться и даже подвести итог прожитым годам.
Большинство вещей написано в Доме творчества Академическая дача, что в Тверской области. Леса, открытые взгляду речки, прозрачный воздух, чистый снег – девственная природа, не то что наша – мученая. Иной характер пейзажей, иные краски, а значит – обновление восприятия, живописного видения, постановка и решение новых колористических задач. Надеюсь, зритель это почувствует.
В творческом направлении на даче товарищей я себе не нашел, был сам по себе, говорил собственным языком. Думаю, что как художник сложился. И меняться мне под чьим-либо влиянием поздно. Это не значит, что в моей работе нет изменений. Стараюсь в каждый холст вносить нечто новое – в цвете, в композиции, в общем настроении вещи. С профессиональным и жизненным опытом я пришел к выводу, что композиция должна быть очень простой. И в этом, как ни покажется странным, вся сложность. Скромность, сдержанность колорита ценю сейчас более всего, к этому стремлюсь. Мне кажется, именно эти качества – самые важные в передаче личного переживания, в установлении контакта, доверительности между художником и зрителем… К пониманию этого приходишь сам, научить этому нельзя.
Как оцениваю с этой точки зрения свое сегодняшнее творческое состояние? Что-то удалось. Но на будущее хотел бы от своих работ большей гармонии, в нынешних еще есть диссонанс.
За последние годы в нашем обществе многое переменилось. Не только я, многие художники чувствуют себя более раскрепощенными. Ведь даже на пейзаж давила идеология. Представьте, дымы заводов над рекой, над городом писали с гордостью, как могучее достижение индустрии. Теперь смотрим иначе. С помощью искусства надо помогать спасению природы: показывать ее красоту, научить людей любить ее, беречь, а не разорять. В чем главное назначение искусства? Сделать людей добрее, чище, воспитать благородство души. Человек, приобщенный к искусству, к культуре, не допустит варварства ни по отношению к природе, ни к людям, ни к истории.
Я отношу себя к реалистам. Но классиков авангарда – Кандинского, Малевича, Шагала, Лентулова – высоко ценю, восхищаюсь силой таланта, осмысленностью и оригинальностью их новаций. А у современных авангардистов зачастую не вижу серьезности отношения к делу, все усилия направлены на то, чтобы не походить на другого. А вообще, я за настоящее искусство, не важно – реализм или авангард, лишь бы не шарлатанство, которого, к сожалению, и там, и здесь хватает.
Между двумя последними выставками мне повелось вместе с елецким живописцем Николаем Климовым побывать на симпозиуме живописцев в ГДР и общаться с художниками Болгарии, Венгрии, Румынии, Польши, Восточной Германии, вместе с ними работать. Поездка была очень интересная и, несомненно, всех художников обогащающая. Музеи, непривычная архитектура, иная световоздушная среда – все вызывало желание писать. Сделал много этюдов и все раздарил там же. Может, нескромным покажется, но чувствовалось, что они нравятся. Мы с Николаем замечали интерес к русской живописной школе. Реализм ценим и там. Никуда от него не денешься. А мода пройдет. Научатся отличать настоящий хлеб от хлеба из мякины.
Как я работаю? Пишу по потребности души. Но не обязательно каждый день. Убежден, что художнику нужно больше думать, прежде чем писать. Долго вынашиваю работу, решаю, в каком она будет колорите. А идея колорита возникает по-разному: можно увидеть в реальной жизни какой-то цветовой образ, а можно и во сне. Пока идет этот внутренний процесс, не сижу сложа руки, просто не могу без дела. Мозоли не проходят: все рамочки, подрамники делаю сам и с большим удовольствием. Люблю работать в саду. После физической работы и пишется лучше – накапливается жажда. И уж когда пишу, отбрасываю все – все дела, все невзгоды. Много работаю с натуры. Сразу компоную, убираю лишнее. Такие этюды помогают передать настрой, испытанное волнение. Но, работая в мастерской, никогда этюды не переписываю, не переношу на картину, использую лишь как концентрат впечатлений. Из всех времен года отдаю предпочтение осени: в осеннем пейзаже особая лирика, грусть. Мне понравилось, как кто-то из поэтов сказал о живописи – «тихий восторг и мечтанье…».
Мне 60. Хочется многое успеть. Есть творческие замыслы. И в походы надеюсь еще походить, ведь я заядлый турист. Интересов с возрастом не уменьшается. И вообще, художники умирают стоя».
Заключительные слова интервью оказались пророческими в буквальном смысле. Виктору Ивановичу было отпущено – еще или всего – восемь лет, за которые он успел пережить подлинный расцвет творчества.
Его полотна становились все более живописными, гармоничными, раскованными. Это был «душой исполненный полет». Колористическое разнообразие, композиционная смелость, богатство эмоциональных интонаций. Решительные контрасты цвета в одних работах и тончайшие градации оттенков, свойственные его осенним туманным пейзажам. Пожалуй, есть в его работах нечто общее при всем разнообразии решений – это свободный, даже несколько затянутый передний, но отнюдь не пустой, план. Какая была в том надобность? Понимание, а точнее – моя личная трактовка появилась позже, уже без художника. И не спросить, права ли? Чтобы взлететь, нужно разбежаться, вдохнуть полной грудью и оторваться от земли, только потом увидеть: что там, за горизонтом. Это пространство для разбега, для вдоха, для взлета.
Всегда ощущалась почтительность и честность, с какой Королев относился к природе, не позволявшая ему соврать, даже ради красоты. Конечно, работая над композицией, он отсекал лишнее, но никаких красивостей, оскорбивших бы правдашность.
Честность отличала Виктора Ивановича как художника и человека. В юном возрасте он покинул родную деревню, большая часть его жизни прошла в городе, в среде творческой интеллигенции. Но чувство человеческого достоинства не позволяло ему выглядеть самозванцем-горожанином, он напоминал о своем происхождении в своей яркой образной речи с намеренными диалектизмами. Деревенскость свою берег и из преданности Лёвинке. Как писал картины – по велению души, так и жил – всем сердцем, взахлеб. Не терпел полудел, получувств. «Любить так любить, гулять так гулять». В дружбе он был надежным, готовым помочь, спасти жизнь товарищу, что и было на самом деле, когда он вытащил из водоворота горной реки Е.П. Сальникова в одном из походов.
Его смерть ошеломила друзей и коллег. Я записала тогда высказывания художников о нем.
Виктор Сорокин: «Все мы много потеряли. В коллективе он был очень ценным по человеческим качествам. Все его уважали. И художник был хороший, один из лучших. Весь его колорит из Елецкого училища. Он уже там был заметным – горячим. Это хорошо для художника. Он был настоящим русским мужиком во всех своих действиях и в живописи. С ним радостно было общаться».
Юрий Гришко: «Самобытность Королева была в его непосредственности. Он внешне был крестьянином-мужиком, с его ухватками, пантомимой, с его деловитостью. Когда ему не писалось, он мог заниматься чем угодно – сделать бочку, тщательно прибрать мастерскую, она у него всегда сияла чистотой и порядком. У него была страсть, он был коллекционером и собрал большую коллекцию русских самоваров. Он любил петь народные песни, пел он с душой, любил рассказать о своем детстве. Он был удивительно тонким мастером живописи и бережно относился к прекрасным традициям русского искусства».
Александр Сорочкин: «Я потерял близкого друга, с которым учился. Это потеря для нашего отряда. Большой человек во всех отношениях. Талантливый мастер. Что в руки ни возьмет, к чему ни прикоснется – дерево, металл, простая удочка, кисть, собака, все приобретает значительность. Он облагораживал все. Здоровый мужик, с руками огромными трудовыми, а живопись нежная, ласковая, неожиданная, легкая, очаровательная. Он открытый был, ему нечего было скрывать. Все, что он представлял собой, – все на холстах. Любая судьба на холстах видна».
Вилен Дворянчиков: «Королев был очень принципиальным человеком, очень. Если он с чем-то не согласен – был непримирим! Он был предан творчеству. Он был один из тех, кто нес собой традицию Елецкого училища. Он демонстрировал в своем творчестве, какие профессиональные и вкусовые стороны оно развивало, какой они дают результат на разных временных участках и сколько там еще остается неосвоенного. Ушел проводник этих традиций – и русских, и живописных, и елецких. В Королеве была правда. Его огрубленность была от желания, не приукрашивая, довести сразу все до ясности: плохо – хорошо, да – нет, здравствуй, это я!».
