Именно так хотели назвать выставку народного художника России, академика Анатолия Любавина ее устроители — владелец липецкой галереи Александр Назаров и искусствовед Татьяна Нечаева: «Формула любви». В принципе это бы точно выражало духовную суть любавинской живописи и графики.

Полные нежности, благодарного согласия с законами Божьего творения изображения женщин и девушек, соединенные с милыми сердцу автора натюрмортами из кувшинов, графинов, ваз. Текучие, мотивированные лишь эмоционально цвета то розово-серого, то серебряного фона. Простодушно-доверчивое отношение к каждому мгновению жизни. Все, действительно, дышит любовью и целомудренной, первоначально заложенной в людях чистотой. Даже промельк страсти у Любавина чист и просветлен. Скорее мастер как бы неожиданно для себя вдруг поражается, открывая заново силу женственности и красоты.

И все-таки от слова «любовь» на афише отказались. Вероятно, по сугубо техническим, вернее, филологическим причинам. Соседство его с фамилией Любавина получилось бы нарочитым, обернулось бы нажимом и признаком дурновкусия. Но атмосфера выставки, естественно, от этого не изменилась.

Есть художники, которым дано лучше других людей, свежее, ярче, глубже помнить о своем детстве. О том, как радостно, во всей первозданности тебе открывался мир. А ты открывался миру. Никакого напряжения, конфликтности, драматического несовпадения твоего душевного настроя с тем, к чему прикасаешься, что познаешь. Реальность абсолютно не враждебна человеку. У тебя с нею родственная связь. С приходом зрелости, опыта былые ясность и прозрачность впечатлений ослаб­ляются, рассеиваются. На разных витках взросления органичность доброты и единения со всем сущим вытесняются противоречивостью, сложностью, горечью, болью, утратами, а то и обыкновенной суетностью.

Для современного (его еще обожают именовать «актуальным») искусства свойственны головная аналитичность, трагические, страдальческие интонации, наконец, провокационные мотивы и эксперименты, что взрывают, отбрасывают любые опоры, традиции, преемственность. Из артхаузного пространства все это уже давно переместилось в центр, сделалось модой и мейнстримом. Что ты за художник, если не бунтуешь, не эпатируешь, не раздражаешь, не покушаешься на святое? Как заявил на днях один «продвинутый» галерист из компании Марата Гельмана, нет более ничего неприкасаемого, сакрального. А если и есть, то его неизбежно осквернят, запачкают, оскорбят. И это правильно, только так и надо. Такая декларация соблазняет многих, суля пусть краткосрочную славу, пока кто-нибудь не придумает чего-то еще покруче.

По-моему, Анатолию Любавину этот взгляд не симпатичен, если не враждебен. Он не бунтует против гармонии и веры, а талантливо их защищает. В сущности, его картины — своеобразная психотерапия для раздерганных, уставших от теряющего всякий смысл динамизма ради динамизма.

Сильнее всего меня удивили офорты мастера. Останавливаешься перед графической серией «Тихие вечера в деревне Савино» и начинаешь ощущать чуть ли не физически, какое тепло они излучают. Люди, козы, собаки, растения, стены домов, как в детстве, словно бы навек побратались. Они точно созданы друг для друга, нерасторжимо связанные сложной композицией, мудрой пластикой штриха. Эти офорты поневоле напомнили мне реакцию одного маленького мальчика. Когда он видит картинки, поражающие его красотой, гармонией и тайной, то говорит: «Хочу туда». То есть внутрь изображения, чтобы стать частью созданного художником мира.

КСТАТИ

Мы народ взрослый, скептичный, вряд ли произнесем нечто похожее, разве что иронически. Но настроение, навеянное этой живописью и графическими листами, пожалуй, лучше наивного мальчишеского восклицания выразить трудно. И кто знает, не дороже ли оно мастеру самых глубокомысленных искусствоведческих пассажей.

А выставку назвали «Формула искусства», и работать она будет до 11 декабря.