В эти дни в галерее Назарова работает выставка графики Завена Аршакуни. Работы этого замечательного мастера производят неизгладимое впечатление. Тем оно сильнее, когда узнаёшь, какой непростой была судьба этого художника. Посетители выставки не жалели эмоций: «это лучшее, что я видел», «побольше бы такого»…

Петербуржский художник Завен Аршакуни удивил всех. Надо заметить, что на открытие экспозиций в галерее Назарова публика каждый раз собирается примерно одна и та же. Правда, за год работы зала места для желающих попасть внутрь с каждым разом всё меньше и меньше. Что, безусловно, не может не радовать.

Но, в первую очередь, радует тот материал, который скрупулёзно отбирает для своих гостей галерея. Ни одного попадания в условную «девятку», все «арт-выстрелы» – точно в яблочко. Поэтому хочу напомнить о замечательных вернисажах Лазаря Гадаева, Матвея Доброва, Игоря Пчельникова, Марии Красильниковой, Валентины Кузнецовой, Ирины Старженецкой и других первоклассных авторов. Тем и отличается, пожалуй, галерея Назарова от всех прочих: планка никогда не опускается ниже уже взятой высоты. Может быть только лучше. Хотя, конечно, искусство – это не спорт, и лозунг: «Быстрее, выше, сильнее» вряд ли уместен в этой сфере.

Завен Аршакуни снискал заслуженное признание как живописец и график, театральный художник и иллюстратор книг. Мастер работал в жанре пейзажа, натюрморта, портрета. Как график использовал технику рисунка, акварель, пастель, гуашь, тушь, офорт, литографию, линогравюру. Знают его и как монументалиста. В издательстве «Детская литература» вышли шесть оформленных Завеном книг ленинградских авторов. Казалось бы, счастливая творческая судьба…

– По своим моральным качествам Завен был безупречным человеком – это, пожалуй, самый подходящий эпитет, – делится вдова художника Нина Александровна Аршакуни. – Мягкий в общении, но абсолютно твёрдый в вопросах собственных убеждений, позиции. Он никогда не врал, даже в мелочах, на бытовом уровне. Думаю, такой характер, такую натуру сформировала очень непростая доля Завена.

Завен Петросович Аршакуни (1932–2012) родился в Ленинграде. Его отец приехал в город на Неве из Еревана в надежде стать скульптором. Однако в академию поступить ему не удалось, хотя некоторое время он работал в скульптурной мастерской выдающегося советского монументалиста Николая Васильевича Томского. Как ни удивительно, на художественное мировосприятие маленького Завена Аршакуни повлиял отнюдь не отец, который оставил семью вскоре после рождения первенца. Проводником в дивный мир искусства для мальчика стала его мама. Именно она первой обратила внимание на склонности сына к рисованию и с самых ранних лет всячески приветствовала проявления его творческой натуры. Ребёнка отдали в художественную школу, и уже тогда его работы начали попадать на выставки.

– Судя по всему, мама Завена была удивительной женщиной – чуткой и тонкой, – размышляет Нина Аршакуни. – Я до сих пор ставлю в церкви свечки – в благодарность ей за сына. Именно она внушила своему мальчику понятие о добре и зле, о прекрасном и низменном. Потом началась война, в Ленинград пришли страшные годы блокады. Отец погиб на Пулковских высотах в декабре 1941, мать умерла от голода в апреле 1942. Завен в девятилетнем возрасте остался круглым сиротой и попал в детский дом. Если можно такое вообще сказать о детдоме, – он был замечательный. Одна из воспитательниц, заботившихся о моём будущем супруге, по сей день в добром здравии. У нас близкие отношения, она называет меня доченькой. Потрясающая женщина, которой сейчас уже 94 года, стала Завену второй приёмной мамой. Я знала практически весь коллектив этого детдома, там трудились самоотверженные дамы. Им самим в годы войны было по 18–20 лет. То есть, молоденькие девушки, умудрившиеся за весь период блокады и эвакуации не потерять ни одного своего подопечного!

В 1942 году детдом эвакуировали в село Большие Угоры Горьковской (ныне Костромской) области. В ту невыносимо трудную пору выковался характер Завена. В селе дети работали на равных со взрослыми: возделывали поля, собирали урожай, налаживали быт. Муж умел абсолютно всё, что касается деревенской жизни.

В 1944 году мальчика находит дядя – родной брат погибшего отца – и забирает с собой в Ереван. Пребывание в столице Армении, видимо, активизировало на генетическом уровне родовую память, оживив её через цвет, запахи, воздух, армянскую речь. Но отношения в новой семье не складывались, и Завен поставил ультиматум: «Отпускайте назад в Ленинград, или убегу!». Так, тринадцатилетним пацаном он отправился навстречу самостоятельной жизни в голодную послевоенную северную столицу. И снова детдом. Воспитательницы вспоминали, каким положительным ребёнком прослыл Завен. С ним всегда селили и сажали за парту «проблемных» детей: рядом с Завеном просто невозможно было плохо себя вести, – так рассказывали о нём. Могу свидетельствовать на собственном многолетнем опыте общения с этим человеком, у меня на него была абсолютно схожая «реакция». С ним всё плохое уходило, а хорошее, наоборот, проявлялось. Да и те, кто учился с мужем в Академии, характеризуют его как миротворца: за разрешением всех конфликтов неизменно обращались к Завену – справедливому, доброму и рассудительному.

1946 году после возвращения в родной город Аршакуни поступает в Среднюю художественную школу при Всероссийской Академии художеств, а в 1954 – в Институт живописи, скульптуры и архитектуры имени Репина. Дипломная работа – картина «Весна» – комиссией одобрена не была. Тем же летом Аршакуни выставил её в Ереване, и она была приобретена прямо с выставки Армянской государственной картинной галереей. Защита дипломной работы состоялась год спустя.

– Поступив в Академию, Завен одновременно устроился подрабатывать в котельную, – продолжает свой рассказ Нина Александровна. – Восемнадцатилетний юноша должен был перекидать за смену в топку около тонны угля. Обладая не самым высоким ростом, он, тем не менее, был невероятно крепок физически и божественно сложен. Люди всегда отмечали его наивную открытую улыбку и стальное рукопожатие. Мне как-то художники объясняли, кого обычно берут в качестве натурщиков: девушек – молодых, а мужчин – зрелых. Юноши редко могут похвастаться сформированной фактурой, поэтому предпочтение отдаётся как раз возрастным. Так вот, Завена рисовали девятнадцатилетним: у него уже тогда была фигура заматеревшего мужика.

После окончания Академии начался довольно болезненный период исканий собственного стиля, манеры. По словам вдовы художника, Завен Петросович рисовал, как ребёнок. Он выбросил из палитры все тёмные, тяжёлые тона, ходил на детские выставки, сам часто выступал их организатором.

– В Завене жил ребёнок, – убеждена Нина Александровна. – Ребёнок того возраста, в котором у него закончилось детство, когда война оборвала счастливое и безмятежное течение его жизни. Завен навсегда остался девятилетним мальчишкой. Здесь, наверное, и лежит ключ к пониманию его творчества. Эти яркие краски, своеобразный колорит – лишь отчасти являются наследием армянского происхождения. Мы видим возвращение в детские воспоминания, но помноженные на серьёзную академическую школу и тонкое знание профессии.