Такое случается слишком часто, несправедливо часто! Талантливому художнику, что смотрит на мир открытым, светлым, влюбленным взглядом, достается неласковая, трудная, а то и злая участь. Дипломную картину Завена Аршакуни в академии не допустили к защите. Приходи, сказали, через год с новой.

Молодой живописец был растерян. Как он должен теперь писать, чего от него ждут? Но по совету друга предложил забракованный холст на выставку, посвященную сорокалетию Советской Армении. Придя на вернисаж, он не поверил глазам: его лирическая весенняя композиция висела рядом с полотном давно считавшегося живым классиком Мартироса Сарьяна. Все остальное не выдерживало такого соседства — краски меркли, свет становился тусклым и скучным.

Потом произведения Аршакуни, даже когда он уже попал в обойму признанных мастеров, не раз изымали из уже готовых экспозиций, снимали чуть ли не в последнюю минуту. Кто-то громогласно обвинял автора в формалистических изысках, кто-то хмуро допытывался, где же тут соцреализм, где пафос великих строек, героического труда народа, где идейность. А он от природы был свободным поэтом. И не умел подлаживаться, работать, подчиняясь чужим указаниям и правилам.

— Он сильно обижался, возмущался тупостью судей, впадал в уныние? — спросил я у жены художника Нины Александровны.

— Да нет. Просто с усмешкой говорил: их дело снимать, наше дело писать.

Он не способен был лгать ни в искусстве, ни в жизни. В его присутствии люди становились лучше, честнее, добрее, настолько мощную энергию благородства он излучал. И та же праздничная и высокая человечность была присуща живописи, графике, резьбе по дереву, сценографии Аршакуни. Кстати, сотрудничество с театром особенно ярко проявило его самобытность.

Он упорно шел к самому себе, к своей правде. После академии постарался отрешиться от академических навыков и штампов, вернуться к тому, что ему так легко, естественно давалось, когда в детстве он брался за карандаш или кисть. И, наконец, соединил изощренность мастера, все постигшего в своем деле, с детским простодушием и ясностью души. Произведениями Аршакуни рано заинтересовались лучшие художественные собрания и нашей страны, и зарубежья. Его шедевры хранятся в пятидесяти музеях, начиная с Третьяковки и Русского музея.

Сегодня в Галерее Назарова представлена не живопись, а графика художника. Но, по словам коллеги Аршакуни липчанина Вячеслава Канищева, акварели экспозиции, по существу, полноценная живопись.

Кажется, Завен Аршакуни лишь однажды прикоснулся к материалу, густо замешанному на жестокости и насилии одних и страдании, душевной стойкости и вере других. Речь идет о цикле иллюстраций к «Хатынской повести» Адамовича. Они пронизаны трагической, почти монументальной силой. Создавая их, мастер не мог не вспоминать о собственном ленинградском детстве, совпавшем с войной и блокадой. Отец погиб на Пулковских высотах, мать умерла от голода, мальчик попал в детский дом… Графические листы об уничтожении карателями белорусской деревни — это и горькая дань до последней минуты не забытым блокадным дням.

В Галерее Назарова одна за другой открываются выставки неожиданные и на редкость интересные. Когда-то липчане уже видели творения Аршакуни в Доме Мастера. Даст Бог, вторая встреча с ними будет не менее запоминающейся, заметной вехой в культурной жизни региона.