География 110 выставок с участием Гиви Калмахелидзе охватывает половину земного шара. Его по достоинству оценили в Чехословакии и Японии, Ирландии и Германии, Индии и Соединенных Штатах, Болгарии и Бразилии.

Ну и, разумеется, в Москве, Ленинграде (тогда еще не Санкт-Петербурге) и ставшим ему родным Орле. А теперь на карте мест, где с этим большим художником знакомы не понаслышке, появился Липецк. В Галерее Назарова открылась персональная выставка мастера с очень точным названием «Память».

Волшебство в лице ли, голосе, стихах не доказуемо, писала Марина Цветаева. Как доказать улыбку Моны Лизы? Но ты смотришь, слушаешь, читаешь и понимаешь: вот оно, колдовство, магия, чудо.

Именно это почувствовал я, переступив порог галереи. Офорты Гиви Калмахелидзе ошеломляют. Особенно серия работ «Красная площадь» с ее мощным патриотическим посылом, трагедийной напряженностью, смелыми метафорами, рожденными памятью о войне, скорбью и гордостью.

Простые вещи и вечные истины

Художник не позволяет тебе оторвать глаз и от изображения предельно обыденных, прозаических объектов: кастрюли, корзины, пустого деревянного ящика из-под картошки, рядом с которым остались неподобранные три-четыре проросших клубня. Бог мой, он создает «Большой натюрморт», где никаких тебе изысканных ваз, фруктов, цветов, сосудов с вином! Бросая тихий вызов вековым традициям, автор запечатлел дотошно, во всех подробностях, ведро, тряпку для мытья полов, опять все те же картофелины. А чего стоит гравюра с одиноким кочаном капусты, помещенным, я чуть было не написал, — в центре мироздания. Ведь этот обыкновенный, но гордый капустный вилок дан крупным планом на темном фоне, ассоциирующимся с ночным небом, если угодно — Космосом.

Выполнено все на запредельном уровне мастерства. Воображаю, как минималистские работы Калмахелидзе впечатлили токийскую публику — японцы же прирожденные минималисты. Арт-директор галереи Татьяна Нечаева замечает: даже искушенные специалисты не всегда понимают, как достигает график такой выразительности в сложнейшей технике офорта.

И все-таки почему какие-нибудь мешки с провизией в кладовой, какая-нибудь швабра вызывают душевный отклик, наполняются смыслом, как-то связываются с родовой памятью, судьбой предков да и твоей собственной?

Нет, это не артистичные экзерсисы и не мелочи быта, что подчеркивают достоверность сюжета, который разворачивается в пространстве графического листа. Нехитрая крестьянская огородная снедь сама выступает «в главных ролях». Она — знак, символ народной, нередко скудной жизни, требующей повседневных усилий и неистощимого терпения ради хлеба насущного.

Пусть меня упрекнут в примитивности, прямолинейности, но я, тем не менее, скажу: так увидеть головку чеснока или лукошко с грибами может лишь человек, которому ведомы нужда и голод. Без долгих объяснений приведу дату рождения Гиви Дмитриевича: май 1941 года. Что-то отложилось в его ранней, детской памяти, что-то ему рассказали старшие. И он по сей день судит о подлинном и вымороченном, суетном, пользуясь мерой тех страшных испытаний.

Два дерева

Не потому ли он помещает чеснок и капусту на фоне старых газет со статьями о давно забытых людях и событиях, о Ельцине или об очередном думском голосовании за канувший в Лету законопроект? На его офортах мы часто видим деревья. Это тоже символы. Поневоле сравниваешь два офорта с похожими названиями: «Дерево детства» и «Дерево власти».

На первом развесистая крона тянется от земли к небу. Гнездо аистов, причудливое переплетение ветвей, в котором начинаешь искать таинственные, фантастические, сказочные существа. А второй лист — то ли притча, то ли аллегория о соблазнившихся фальшивыми ценностями. Безликие фигуры отчаянно цепляются за безлиственные сучья толстого, уродливого ствола, отталкивают друг друга, карабкаются, падают вниз, готовые начать все с начала. Они жаждут доползти до верха. Да только верх ли это? Голая вершина напоминает вывернутый из почвы корень. И не стремятся ли рвущиеся повыше в бесплодную черную пустоту? Вероятно, неслучайно эта композиция перекликается с иллюстрациями Боттичелли и Гюстава Доре к дантову «Аду».

Противоположность этой погони за миражами — опять- таки память о войне и Победе.

Да не погаснет свеча

Три десятка человек на брусчатке Красной Площади. Нет, не толпа. Каждый по отдельности вслушивается в слова, что обрушиваются на него из круглой тарелки радио, повисшей над головами как подобие темной луны или остывшего солнца. Это офорт «22 июня».

Брусчатка — лейтмотив всего военного цикла. По ней шагают участники октябрьского парада 41-го года, защитники Москвы. Она становится небом, когда по площади перед кремлевской башней проносится белый конь Победы. Она поднимается за горизонт в «Свече памяти». Приглядишься и увидишь на древних камнях лица, лица, лица. Партийные вожди, военачальники, офицеры, солдаты, моряки. А на первом плане — оплывающая, но не гаснущая свеча.

Художника мало заботит, как будут о нем судить да рядить иные собратья по цеху. Что скажут Марьи Алексеевны обоего пола, что твердят о «победобесии» или утверждают, что Победа одержана как бы без Сталина, вопреки Сталину.

Гиви Калмахелидзе говорит: художник должен быть в оппозиции. Надо полагать, не только по отношению к власти. Конечно, жажда прильнуть к сильным мира сего для творца унизительна. Но необходимо иметь смелость оставаться в оппозиции и к каким угодно новым веяниям и «трендам». По слову поэта, «ты должен ни единой долькой не отступаться от лица».

Так и живет, так и работает прекрасный, мудрый художник с грузинским именем и русским сердцем.