Экспозиция небольшая, вроде бы камерная, но она остается в памяти необычайно масштабной, у нее нет горизонта, нет границ. Художница ведет зрителя, как говорится, через века и страны. Она органично ощущает себя в космосе античных мифов о золотом руне и суде Париса. В суровом Средневековье, где само напыщенное бессердечие в облике инквизитора отправляет на костер Жанну д,Арк. В конце русского восемнадцатого столетия озаренного светящимися изнутри портретами Рокотова и Левицкого. В пушкинском девятнадцатом, озвученном музыкой в гостиной дома в Тригорском.

Пленительная пластика древнегреческого танца, вольный, как полет в облаках, диалог великих философов Аристотеля и Диогена, ритмы Испании, современные лица и пейзажи — все это рядом, вместе в сдержанно страстных картинах крупного мастера, в сущности, уже классика изобразительного искусства наших дней.

«Нам внятно все — и острый галльский смысл, и сумрачный германский гений…» Эти строчки Блока о всеотзывчивости русской души — самый точный эпиграф к выставке Альбины Акритас, открывшейся в Галерее Назарова.

Экспозиция небольшая, вроде бы камерная. Но она остается в памяти необычайно масштабной, у нее нет горизонта, нет границ. Художница ведет зрителя, как говорится, через века и страны. Она органично ощущает себя в космосе античных мифов о золотом руне и суде Париса. В суровом Средневековье, где само напыщенное бессердечие в облике инквизитора отправляет на костер Жанну д,Арк. В конце русского восемнадцатого столетия озаренного светящимися изнутри портретами Рокотова и Левицкого. В пушкинском девятнадцатом, озвученном музыкой в гостиной дома в Тригорском. Пленительная пластика древнегреческого танца, вольный, как полет в облаках, диалог великих философов Аристотеля и Диогена, ритмы Испании, современные лица и пейзажи — все это рядом, вместе в сдержанно страстных картинах крупного мастера, в сущности, уже классика изобразительного искусства наших дней.

Я спросил у приехавшей на вернисаж Альбины Георгиевны, что изменилось в ее живописи за долгие годы трудов и исканий.

— В моей мастерской по соседству висят две вещи, — ответила она. — Одну я написала студенткой-первокурсницей, традиционный такой мотив — окно, пейзаж за окном. А другая сравнительно недавняя. Я сделала ее в поездке по Америке. Веранда, озеро. Так вот, по цветопередаче и вообще по духу они очень похожи. Хотя годы, конечно, меняют нас. Что-то новое входит в жизнь, на что-то смотришь другими глазами. К примеру, мне сейчас очень интересна восточная философия. Вот даже написала японский триптих. Я неизменно чувствую родство всех людей Земли между собой. Мы, где бы ни жили, когда бы ни жили, не можем быть чужими друг другу.

Наград и почетных титулов у Альбины Акритас — как у царствующей особы. Назову всего два: народный художник России и действительный член Академии художеств. Ее произведения почитают за честь демонстрировать и приобретать престижные галереи, известнейшие коллекционеры. Тем любопытнее было услышать, что так тянет Альбину Георгиевну в нестоличный Липецк, почему она готова ехать сюда по первому зову — ведь нынешняя ее выставка в нашем городе четвертая по счету.

— У меня здесь друзья. Люди, которые меня понимают. Липецк — это часть моей жизни и судьбы. А когда человека приглашают друзья, разве можно сказать им «нет»?

Список липецких друзей Альбины Георгиевны возглавляет Виктор Семенович Сорокин. Его нет на свете, но она говорит о нем так, словно он живой.

— Мы ездили с ним по Франции. У него потрясающее понимание цвета. Благодаря ему я многое оценила заново.

Он привлек ее не только блистательным профессионализмом. Она усвоила его отношение к миссии творца. Не случайно посвященные Альбиной Акритас Виктору Семеновичу стихи начинаются так:

Великую истину ты мне сказал:
Какая нам разница, что в результате?
Мы — доноры: нате, и нате, и нате…
И умер — как понял, что недоотдал.

О поэзии Акритас разговор отдельный. Художнице было за сорок, когда стихи неожиданно в ней зазвучали, да так настойчиво, что ей чудилось, будто это какая-то болезнь.

— Они пульсируют, стучат в голове, как дятел, пока не лягут на бумагу. Я ничего не могу с этим поделать. Строчки настигают меня где и когда угодно: среди ночи, в электричке, на эскалаторе метро. И тогда хочешь не хочешь — берешься за перо.

Появление первого стихо­творного сборника Акритас тоже накрепко связано с Липецком. Его редактировал наш земляк, талантливый поэт Иван Завражин. Сегодня у нее уже пять книг. Она — член Союза писателей России.

— И живопись, и стихи возникают помимо моей воли. Я точно инструмент, который нужен кому-то, кого не видишь, но кто имеет право тебе диктовать.

Переходя от картины к картине, удивляешься, с какой самозабвенностью Акритас погружается в вымышленные или тысячу лет назад исчезнувшие миры. В этой живописи нет нарочитой стилизации, но в ней неизменно отзывается эхо великих творений минувших эпох. Со смиренной дерзостью художница может почти повторить, а в действительности пересоздать, переосмыслить, предположим, серовское «Похищение Европы». Она умеет оставаться собой, с неутомимой, неиссякающей романтичной верой строя мосты, соединяющие века и сердца.

Кто-то из первых посетителей экспозиции восхитился: сколько же надо знать, чтобы так писать! Но инициатор выставки, давно и близко знакомая с Акритас и как с художником, и как с человеком, искусствовед Татьяна Нечаева уточнила: главное — не объем знаний, а объем чувств и переживаний. Эрудиция, профессиональная искушенность, сочетание традиционного начала и смелого экспериментаторства с фактурой, когда мастер использует смешанную технику, приемы коллажа, непривычная рельефность, скульптурность иных работ — это все потом, потом. А прежде и ценнее всего — непосредственность взгляда, душевный всплеск, послушное подчинение каждого мазка, каждого движения кисти тому сокровенному, что накопилось в душе.

Альбина Георгиевна по-своему толкует слово «живопись». Оно обозначает не ремесло, не положенные на холст или картон масляные и темперные краски, а напрямую — «живое писание». Рожденная жизнью и возвращающаяся в жизнь законная ее часть. Для Альбины Акритас этот глубокий смысл живописи важнее всего остального.