До 17 марта в липецкой «Галерее Назарова» работает выставка Александра Сорочкина, посвящённая 80-летию уникального художника.

К нему хочется возвращаться… Памятью. Взглядом. Снова и снова. Смотреть на картины. Среди его работ лучше молчать. А вот о нём самом ни молчать, ни забывать нельзя.

Несмотря на то, что Александр Сорочкин родился в Брянске, учился в Ельце и Краснодаре, его всё-таки стоит назвать липчанином. Здесь он состоялся как художник, без которого представить культурное пространство города и всего региона просто невозможно. Искусствоведы, коллеги из мира искусства отдают Сорочкину должное, не стесняясь, ставят его на ведущие позиции круга художников, сформировавших липецкую школу.

У него – Мастера с большой буквы уже в самом начале творческого пути – почти и не было персональных выставок – последняя состоялась за полгода до ухода из жизни. Зато на каждой «сборной» его работы замечали, отмечали и запоминали. Произведения Сорочкина экспонировались на региональных, всероссийских, всесоюзных и зарубежных выставках (в Норвегии, Германии, Югославии, Монголии, Индии).

Его картины хранятся в Липецком областном художественном и краеведческом музеях, Елецком краеведческом музее, музее липецкой детской художественной школы № 2 города, в музеях городов России, в частных коллекциях нашей страны и зарубежья.

Сложный, глубокий, немногословный, интровертный, талантливый, неудобный, философичный, интеллектуальный… И это всё о нём – заслуженном художнике России Александре Михайловиче Сорочкине. Если будет позволено сказать – моём любимом липецком живописце.

«Другой»… Так «классифицировала» Александра Сорочкина искусствовед, куратор выставочной деятельности «Галереи Назарова» Татьяна Нечаева. В одной из статей Татьяна Ивановна пишет: «Его холсты, сохранившие творческий накал, упруги, целостны, точно сформулированы. «Что» и «как» в них равноправны и нераздельны. Все средства выразительности, все детали несут смысл. Колорит, композиция, ритм, гиперреалистическая прописанность, вплоть до «обманки», или крупная обобщенность, деформация форм и цвета, значение предметов, деталей, символов – всё шаг за шагом открывает глубину, философское содержание и взаимоотношение художника с действительностью. Объект изображения и пространство имеют равную материальную плотность и энергию противодействия. В борьбе внутреннего и внешнего границы их контактов напрягаются, едва не до разрыва, линии натягиваются, как тетива. Красота и драматизм неразлучны в полотнах Сорочкина. И ещё – чистота. Независимость была основой его жизни и творчества. Рождённый под знаком Водолея, Сорочкин не выносил принуждения, чужих правил, не терпел нравоучений. Он не был любимцем судьбы, если не считать большого дара – таланта. Он отрабатывал его честно, не погрешив против правды, не сфальшивив. Когда творческие и нравственные силы ослабли, он отложил кисть…»

Мы встретились с Татьяной Ивановной и женой художника Ольгой Сорочкиной в Галерее. И поговорили. Чтобы помнить…

Эра Водолея

– Татьяна Ивановна, в «Галерее Назарова» уже не первая выставка Александра Сорочкина. Именно в этих стенах состоялась последняя прижизненная выставка художника. Нынешняя посвящена восьмидесятилетию Александра Михайловича…

– И… просто самому Александру Михайловичу Сорочкину, которого мы помним, любим, которым не перестаём восхищаться. Выставку назвали «Под знаком Водолея» – этот зодиакальный символ характеризует людей творческих, свободолюбивых, как будто точно про Сорочкина. Ещё стоит поискать людей, которые бы настолько не переносили принуждения. Но когда речь шла об искусстве, которое Александр Михайлович почитал как святыню, он признавал его законы и следовал им беспрекословно. При этом и в рамках законов искусства он умудрялся быть совершенно свободным. Его мастерство я бы назвала артистизмом.

– У меня была всего лишь одна личная встреча с Александром Михайловичем. Он, конечно, был малоразговорчивым человеком… первые несколько минут, а потом мы говорили… Жаль, что недолго – он плохо себя чувствовал. И эту встречу я запомнила на всю жизнь. Мне очень близки люди, которые живут вовнутрь, но отдают всего себя в творчестве.

– Он жил очень насыщенным и глубоким внутренним миром, одновременно остро переживая всё происходящее. Как он не разбрасывался словами, так и новыми картинами. Сорочкин писал их только тогда, когда они созревали и не писать было нельзя. Я очень уважаю такую позицию и считаю, что лучше в этот мир выдавать нечто редкое и совершенное, чем сделать многое и среди этого множества выискивать жемчужины. На нашей выставке, что ни работа – то алмаз. Среди полотен экспозиции есть фондовские картины, которые предназначались для общественных учреждений, сельских домов культуры, но они написаны так же совершенно, как и всё остальное.

– Вы сказали о Сорочкине – «другой». Что вы вкладываете в это понятие?

– Во-первых, в творчестве он отличен от всех из «могучей кучки» липецких художников. Сорочкин учился в Ельце у Виктора Семёновича Сорокина и впитал от него культуру живописи. Он некоторое время жил в Москве и что-то воспринял от столичных коллег. Александр Михайлович поступил во ВГИК на художественное отделение, но вынужден был оставить учёбу – не было помощи и поддержки. Вскоре он принял приглашение Вилена Дворянчикова переехать в Липецк. Вилен Дмитриевич восхищался талантом Сорочкина.

Виктор Семёнович Сорокин говорил, что в то время в Липецке подобрались такие талантливые художники, которые, несмотря на крепкую дружбу, в искусстве были бескомпромиссными: «По головке друг друга не гладили». Рассказывают, как однажды Сорокин и Сорочкин (Александр Михайлович как-то отметил: «Я с Сорокиным одной буквой разошёлся». – Прим.ред.), учитель и ученик, о чём-то так крепко поспорили, что оба на глазах друг у друга порезали на лапшу собственные картины. Вот так они относились к искусству, к живописи, к правде. Сорочкин был очень строг, исключительно точен и лаконичен в оценках, мог быть жёстким. Но его критику принимали – он был непререкаемым авторитетом среди коллег. Был закрытый и немногословный, но при этом – внимательный, наблюдательный и очень отзывчивый. Александр Михайлович не выносил пафоса, лжи. Вот во всём этом он – другой. Казалось, художник находился в постоянном напряжении, восхищался красотой природы, красотой вообще и при этом был в антагонизме с внешним миром.

Другой ещё и потому, что в советское время не создал ни одной соцреалистической работы. Каждый в то время выбирал, как жить, о чём писать. Александр Михайлович не был избалован персональными выставками, а вот на всесоюзные попадал регулярно. Его работы принадлежали большому искусству «по гамбургскому счёту». Он был одарён сверх всякой меры, умный, глубокий, цельный человек. Обладал аристократическим вкусом. А какими изящными были жесты его необыкновенной красоты рук с длинным тонкими пальцами. Многое видел, но в социальную жизнь не включался.

– Вы пишете, что Сорочкин пришёл в искусство вслед за шестидесятниками…

– Когда говорят «шестидесятники», часто смешивают «суровый стиль» и художников, раскрывшихся в момент «оттепели». «Суровый стиль» вовсе не был идеологическим, он сорвал маску с псевдореалистического искусства сталинского периода, показал, что рабочий – это вовсе не человек, кудри которого развивает ветер Октября. В шестидесятые годы наша страна чувствовала себя сильной – победила в войне, покоряла космос, совершала научные открытия. Пришло обновление и в искусство – поверилось в перемены. Очень скоро художников, писавших рабочих с обветренными лицами, в ватниках и кирзовых сапогах, стали корить за искажение действительности. Родоначальники «сурового стиля» не ушли в андеграунд, не издевались над трудностями советской жизни. Они оставались патриотами, а свое понимание происходящего выражали в честных произведениях, говоря правду с помощью выразительности формы, подтекстов, ассоциаций. В то время бытовал явный интерес к Сезанну, вернее к прерванной линии развития искусства 20-30-х годов двадцатого века. Александр Сорочкин эту тенденцию принял как родную его художнической натуре. Искания Сорочкина связаны с формой, как выражением содержания.

– Считается, что при жизни Александр Сорочкин не был по-настоящему понят и по достоинству оценён. В наше время мы можем исправить ситуацию? И вообще, каким должно быть «время Сорочкина»?

– Люди должны стать культурнее. Конечно, процент интересующихся искусством и понимающих его всегда одинаков при всех идеологиях. Наше общество изменилось, трудно предположить, куда мы придём. Но я надеюсь, что ни наше время, ни будущее этого художника не забудут, а с годами станут ценить ещё выше. Отдадут должное его дару и будут беречь его работы как истинную ценность. Персональная выставка показывает, какая творческая мощь была ему свойственна.

«Века проходят, а я возвращаюсь»

– Ольга Фёдоровна, из какой семьи, какой среды Александр Михайлович?

– Родился в Брянске 16 февраля 1939 года. Мама Прасковья Вячеславовна – учительница, отец работал на заводе. Когда шла война, мама – директор детского дома – увозила в эвакуацию детей. Александр Михайлович помнил, как он, трёх-четырёхлетний, держал мать за полы зелёного пальто и они ехали куда-то под Куйбышев. Детей в семье до войны было трое, Александр – младший из троих братьев. После войны родилась сестра.

– Когда Александр Михайлович стал взрослым, на кого из родителей он опирался – нравственно, сердечно, памятью?

– Он был сам по себе и опоры в семье не искал. В художественное училище пошёл вслед за братом. Был очень закрытым человеком, весь в себе, малоразговорчивым, что не помешало нам прожить тридцать три года вместе. Даже с друзьями балагурил, шутил, но разговоров по душам не вёл. Он любил вспоминать, что когда был маленьким, обожал смотреть, как брат Славик изображает коней. Однажды бабушка попросила Сашу нарисовать ёлку, а у него не получилось. И с тех самых пор ёлок он больше никогда не писал.

– Кажется, что Александр Михайлович жил, как бы не расходуясь на происходящее вокруг. И всё же, он акцентировал внимание на времена? Или у него было «своё» время?

– Конечно, он интересовался всем, что происходило. В восьмидесятые годы художественная жизнь в Липецке была более живая что ли. Они все друг за друга очень переживали, так искренне соучаствовали в судьбе друг друга. То поколение художников жило одной семьёй. Правда, бедно. Когда началась перестройка, Александр Михайлович обрадовался, всё твердил, что можно будет повсюду ездить, в том числе и заграницу, многое увидеть. Прошёл первый год перестройки, второй… Однажды посмотрел телевизор и сказал: «Я не ожидал, что мы будем жить так плохо». Он верил в перемены. Но потом разочаровался.

– Вы сразу поняли, что ваше замужество – это служение художнику?

– Наверное, да. Он же человек абсолютно не семейный, быта он не понимал и не признавал. По магазинам мы вместе не ходили, мебель не покупали… Такой стороны жизни он не замечал, да она ему и не нужна была. Но, несмотря на это, на улицу он выходил всегда с авоськой, говорил: «А вдруг что выбросят»…

– Что ему было интересно помимо искусства?

– Он любил авторскую песню. Окуджава для него – это всё. Любил Высоцкого, позже – Талькова. Любил читать, особенно стихи – Уолта Уитмена («Века проходят, а я возвращаюсь, несокрушимый, бессмертный странник…» – его строки), японскую и китайскую поэзию.

– Быть может, Александр Михайлович говорил, хотел ли он, чтобы о нём помнили?

– Никогда об этом даже речи не было. К званиям и наградам относился прохладно. Он всегда говорил: художник – не профессия, а образ жизни. И он жил, как художник.