Иван Лубенников – российский художник-монументалист, скульптор, профессор кафедры живописи и композиции МГАХИ имени Сурикова, народный художник РФ, действительный член Российской академии художеств, писатель.

Лубенников – один из авторов экстерьера и интерьеров Государственного музея Владимира Маяковского, автор оформления фасадов Московского театра на Таганке и интерьеров станций Московского метро «Маяковская», «Славянский бульвар», «Сретенский бульвар», станции метро «Мадлен» в Париже (Франция), автор Храма Воскресения Христова (посёлок Переделкино, Резиденция Патриарха Московского и Всея Руси Алексия II).

Вместе с архитектором Александром Скоканом создавал Советский раздел Международного музея Освенцим и пространства 17-й молодёжной выставки. Работы Лубенникова находятся в музеях и частных коллекциях разных стран мира, в том числе в Государственной Третьяковской галерее (Москва), Государственном Русском музее и музее Академии художеств (Санкт-Петербург), а также в известных коллекциях Петера Людвига (Кёльн), Генри Наннена, Адама Огга, Алена Роже (Париж) и частных собраниях живописи во Франции, Голландии, Великобритании, США, Испании, Австрии, Греции, на Кипре, в Чехии, Польше, Японии, Канаде, Германии, Италии, Югославии, Португалии и Австралии, Саудовской Аравии…

Хорошо известно, что Липецк некогда был курортным городом. Художники Иван Лубенников и его супруга Наталия Глебова, исподволь, не думая об этом, открыли в нашем областном центре летние сезоны. Наталия Васильевна в прошлом году в июне предстала перед липецкой публикой в Галерее Назарова со своими цветами. Нынешнее лето началось с выставки Ивана Леонидовича «Лицо свободы» в том же художественном пространстве. Накануне открытия экспозиции мы встретились с Иваном Леонидовичем и поговорили. Обо всём.

– Вы считаете, что художник – это солдат, мечтающий стать генералом, то есть состояться. А что для вас поле битвы?

– Самое очевидное – социум. Режим, да и само ремесло. Я не представляю, как бы сел на одного скакуна и всю жизнь его объезжал. Скучно. Я уже в том возрасте и в том положении, когда хочется, чтобы было интересно. Эффект, производимый на публику, на коллег, – это всё для собственного удовольствия.

– Один из моих любимых кинорежиссёров Вадим Абдрашитов много лет борется за то, чтобы повысить возрастной ценз для абитуриентов, поступающих во ВГИК на режиссёрское отделение. Он считает, что вчерашний школьник без жизненного опыта не может снимать кино. Вы профессор академии имени Сурикова. Как учитель ответьте: когда и чему надо начинать учить художника?

– Ремеслу научить можно, а вот опыта своего не передашь – его можно только продемонстрировать. В институте я больше занимаюсь идеологией, чем ремеслом, разжёвываю, из чего состоит искусство. Объясняю, что одна из миссий нашего брата-художника – из мёртвого делать живое. Мёртвый холст, краски, железки, камушки превратить в нечто живое. Это наше призвание – создавать вторую сущность, которая в идеале должна на весах соседствовать с тем чудом природы, которое сотворил Господь. Если художник способен оживить мёртвую материю – он созидатель.

– Иван Леонидович, вы обмолвились, что большинство ваших молодых коллег готово сначала продавать, а потом создавать…

– Увы, время такое… Когда я был молодым художником, нашёл подвал, обу­строил его под мастерскую и сутками оттуда не выходил. И когда в Москву приехал известный коллекционер Петер Людвиг (немецкий промышленник, меценат, крупнейший собиратель произведений античности и христианского Средневековья, доколумбовой Америки, Африки, Индии, Китая, эпохи барокко и рококо, искусства XX века, крупнейший частный коллекционер Пикассо. – Прим. автора), моя мастерская была набита работами, из которых он и выбрал себе подходящие. А сейчас молодые художники формируют портфолио из фотографий нескольких картин. Да и трудиться они приступают только после того, как им заплатят.

– …Но ведь коммерческая жилка не определяет степень таланта? И хорошие художники умеют себя продавать…

– Вокруг автора всегда формируется околохудожественный отряд, умеющий продавать художника. Всё зависит от спроса. Есть масса живописцев, оседлавших один какой-то приём, востребованный рынком, вот их и покупают. Я сам оказывался в такой ситуации, когда работал с французами и голландцами, но быстро эту историю прекратил. Понял, если свобода – это химера, то несвобода – это полная реальность, когда от тебя нужно одно – служить. При этом всё крупное искусство делалось и делается по заказу. Чтобы оформить станцию метро, должен быть заказчик, государство, спонсор. Так счастливо сложилось, что я не испытывал давления от заказчиков, они мне всегда верили. Выходит, я везунчик.

– Вы считаете себя профессионалом. Это возрастное? Или где-то есть точка отсчёта? Профессионал – это тот, кто может указывать направление, создавать моду, тенденцию?

– Диктует условия не профессионализм, а имя. И чем оно громче и весомее, тем больше к тебе прислушиваются. Но сегодня пришла новая генерация художников, пытающихся растолкать стариков локтями. Но ничего значимого, главного без авторитетов не сделать. Что касается профессионализма, то я исповедую европейскую теорию. Если ты своим ремеслом можешь заработать себе на жизнь, значит, ты профессионал. Так что ни образование, ни членство в различных союзах – не показатель для меня. Только дела.

– Считается, что язык музыки и живописи интернационален. Вам в чувстве юмора не откажешь. И всё-таки, ваша живописная аллегория апокалипсиса, как вам кажется, будет ли понятна иностранным зрителям?

– В этой ситуации мне на мир по большому счёту наплевать. Я делал картину «Апокалиптический натюрморт» для соотечественников, русским, думаю, здесь и объяснять нечего – всё понятно и близко. При этом ценителей моего творчества за рубежом немало, так что и здесь есть элемент везения. Мои работы попали в хорошие руки, и мне не о чем волноваться. Но я всё-таки больше работаю для своих. У меня за плечами великое Отечество, что мне думать, похвалит ли меня француз или американец?

– Почему вы взялись за прозу? Вам мало реализации как художника?

– Нет ощущения полноты. Моё ремесло имеет очень узкие границы, а литература позволяет говорить иным языком и расширяет границы возможного.

– Вы утверждаете, что в произведении больше смыслов, чем в него заложил автор. С одной стороны, согласна. А с другой – не являются ли поиски различных пластов желанием критиков просто банально заработать?

– Нет, я уверен в том, что автор зачастую и не подозревает о тех смыслах, что со временем прочтутся в его работе. У меня так часто бывает: сделаю, а потом удивляюсь. Мы же не обладаем всей полнотой знаний. Но это ещё раз доказывает, что художник – всего лишь орудие. Откуда что берётся?

– Вы также уверены, что художник в меньшей степени автор и в большей – проводник?

– Орудие в руках Господних. Даже первичные идеи, за которые ты хватаешься, они же откуда-то пришли. И почему-то к тебе. Конечно, существует инерция, от которой избавиться невозможно. Но когда дело касается смыслов, сложностей того, что ты изготовил, конечно, собственного ума не хватает даже на начальном этапе. У человека нет такой широты взглядов. А уже потом, когда обнаруживаешь иное содержание, чем ты в картину вкладывал, становится понятно, откуда что приходит.

– А эти открытия пугают?

– Нет… В искусстве очень важно смирение. Если что-то получилось, и ты это уважаешь, принимаешь, то зачем уничижаться и отторгать – нужно принимать. И неважно, когда смыслы становятся понятными и явными, главное, чтобы это случилось.

– Вы ставили храм Воскресения Христова в посёлке Переделкино в резиденции Патриарха Московского и Всея Руси Алексия Второго. Вы вошли в эту работу воцерковленным человеком или вышли из неё таковым?

– Меня ещё в детстве крестила бабушка, так что я старый христианин. Это жена остаётся неофитом и дети, поэтому, наверное, они такие азартные. У меня уже такого азарта нет. Но я осторожно отношусь к работе в храме. Поставить церковь в Переделкино благословил Алексий Второй, и я не мог не сделать. Но храм так и стоит незаконченным – меценат уехал, и дело осталось незавершённым. А вообще у меня рука не поднимается делать храмы и иконы. Думаю, что для этого нужно вести иной образ жизни, ещё лучше – монашеский. Вера – вещь интимная. И если ты этому не посвятил жизнь, то хвататься время от времени за эту тему бессмысленно и неправильно. Работа над церковью, иконопись – большая наука. Я человек очень конкретный и погружающийся. Если передо мной стоит задача сделать храм, я должен посвятить этому всё время. А я не могу, мне многое интересно, во многое хочется вникнуть и реализоваться.

– Вы автор Советского раздела Международного музея Освенцим (Государственного музея Аушвиц-Биркенау), что неподалёку от Кракова в Польше. Как мне кажется, выйти из этой работы прежним человеком невозможно.

– Я выиграл конкурс… Мой соавтор – архитектор Александр Скокан, очень мудрый человек и прекрасный мастер своего дела, тогда сказал так: «У каждого в жизни должен быть свой Освенцим». Это был очень тяжёлый и всё-таки великолепный опыт. После той работы я стал больше радоваться жизни. За год с небольшим мы всё подготовили здесь, а в Польше уже только монтировали. Но поляки всё время сопротивлялись, и в итоге администрация музея российскую экспозицию по политическим мотивам то закрывает, то открывает. Пообщавшись с выжившими узниками, прошедшими через ад на земле, мы, как мне кажется, нащупали суть, нашли свой путь, чтобы и работу сделать быстро, и показать лагерный ужас бесстрастно и не иллюстративно.

– Бесстрастно?

– Потому что и сам лагерь, и наш отдел настолько сильны эмоцио­нально, что участие художника должно быть очень корректным. Тогда в советском искусстве приветствовались иные принципы, агитационные. А мы оказались художниками новой генерации, не кричали, но смогли сделать чистую вещь.

– Художнику нужны ли препятствия в жизни и в творчестве, например, непризнанность, безденежье, власть, которая, если не уничтожает физически, то выдавливает из среды?

– Сопротивление материи всегда делает нашу жизнь интереснее. В молодости у меня было много таких моментов. Поэтому я был леваком, а когда время изменилось, левые идеи перестали меня волновать.

– Великий и могучий русский язык. Левак – это художник, делающий свою работу для дополнительного заработка, или же вы имеете в виду политические пристрастия?

– Это человек, находящийся в оппозиции, в том числе и к самому себе. В молодости это нормально. По-моему, Черчилль сказал: «Кто в молодости не был радикалом (вариант: либералом, революционером) — у того нет сердца, кто в зрелости не стал консерватором — у того нет ума». Все мы проходим эти этапы. А потом начинаешь анализировать: если ты умеешь что-то делать, то зачем и от кого это скрывать?

– Липецкая выставка называется «Лицо свободы». Одноимённая картина уж очень прямолинейная. От чего свободен изображённый на ней персонаж?

– От всего, и в первую очередь – от самого себя. Он у меня такой не единственный, я периодически эту тему обыгрываю. Подлинная свобода – это отсутствие собственности, всего. То есть отсутствие присутствия. Другой человек не сможет быть настолько свободным, как тот, кто смотрит с картины. Вот я – обременённый несвободой, то есть детьми, любимой женщиной, делом, заслугами, имея которые не могу позволить себе совершить какие-то поступки… Как на исповеди говорю. А человек, у которого вообще ничего нет, – свободен.

– Но ведь у него и совести тогда нет?

– Почему? Может, кроме совести у него ничего и не осталось. Он ничего у других людей не просит и ничего им не должен. Даже себе.

– Спасибо, Иван Леонидович, за беседу и за ваше творчество.

Татьяна Нечаева, искусствовед, заслуженный работник культуры РФ, куратор выставок галереи:

– Иван Леонидович Лубен­ников – выдающийся мастер, художник универсального дарования, синтезирующий в своем творчестве наследие мировой культуры, традиции русского искусства, авангарда и абсолютную индивидуальность образного мышления. Ивану Лубенникову свойственны ирония, гражданственность, чувство ответственности за то, что он делает и говорит, любовь к природе, к людям, к стране, особое отношение к выбору поступков, предметов на холстах, точного слова. Иван Леонидович учился в вузе в одном потоке с Александром Евгеньевичем Вагнером, они дружили. Поэтому эта выставка – в память об Александре Вагнере.

Юрий Гришко, скульптор, Народный художник РФ, почётный гражданин Липецка, кавалер ордена Дружбы:

– Работами Ивана Лубенникова я неоднократно наслаждался в Москве. В прошлом году с радостью побывал на его большой выставке в Рязани. Встреча с настоящим мастером, как встреча с драгоценным камнем. В природе тоже много пустого, как и в изобразительном искусстве. Работы Лубенникова – необыкновенной красоты, они несут в себе все качества современного художника в плане ощущения мира и жизни, а ведь не каждому художнику дано быть современным. Он пишет остро, выразительно, интересно и современно. Таких художников в современной России – только по пальцам одной руки перечесть.

Александр Назаров, предприниматель, учредитель галереи:

– В восемьдесят шестом году я был в музее Освенцима. И до сих пор помню свои впечатления от того посещения мемориального комплекса. А сегодня жизнь так распорядилась, что в стенах галереи выставляется автор того самого советского раздела музея, появившегося в восемьдесят пятом году. Когда я открыл для себя писателя Ивана Лубенникова, по-другому стал воспринимать его живопись.

В прошлом году мы хотели сделать выставки Ивана Лубенникова и его супруги Наталии Глебовой. Но не сложилось. Иван Леонидович – мастер масштабных работ, а для нашей галереи нужны камерные полотна. К радости, он нашёл в своих запасниках картины нужного размера, и сегодня мы имеем возможность впервые в Липецке соприкоснуться с маленькой толикой творчества большого русского художника.

Сергей Толчеев, председатель Липецкого отделения Союза художников России:

– У Господа чудес много. Среди них – творчество Ивана Лубенникова. Кажется, что всё просто – бери да делай. Но это всё только видимость. Его искусство сильных укрепит, слабым даст надежду.