То ли случайно, то ли так было задумано, но выставка пятнадцати мастеров гравюры в липецкой Галерее Назарова открылась как раз к двухсотлетию появления в России техники литографии. Вообще-то «градировальное ремесло» стало развиваться у нас гораздо раньше. Оно воистину и спутник, и способ просвещения. Первые гравюры украсили первые печатные книги, выпущенные при Иване Грозном Иваном Федоровым и Петром Мстиславцем, начиная с легендарного «Апостола».
Речь, в сущности, идет о самой демократичной разновидности изобразительного искусства. Рисунок, перенесенный резцом или штихелем на деревянную доску, вытравленный на металле — позднее использовались и другие материалы, — это печатная форма. Она позволяла растиражировать его десять, двадцать, пятьдесят, сто раз. И разлетались по свету листы с портретами государей или военачальников, экзотическими пейзажами или лубочными картинками, учебными картами или панорамами знаменитых битв.
Да только в эпоху компьютеров и прочих новейших технологий немного охотников день за днем терпеливо наносить на полированную поверхность дерева то, что живет в памяти и рождается в воображении. Теперь есть возможность без таких усилий, не тратя времени на овладение ремеслом, на постижение множества секретов, сокрытых в самом материале, и то дерзким, то нежным движением руки, взявшей резец, сделать что-нибудь пригодное для продажи.
— Все так, — кивает приехавший на вернисаж блистательный художник, истинный рыцарь ксилографии Юрий Космынин. — Но существует, видите ли, неразрывная связь между разумом, сердцем и рукой. Если между ними вторгается мертвый механический посредник, из произведения что-то уходит. Вернее, что-то в нем просто не может родиться. Вы в состоянии представить, чтобы Толстой набирал «Войну и мир» на компьютере?
Конечно, гравюра переживает свою трудную, кризисную фазу в своей истории, — продолжает он. — Ею даже элементарно на жизнь не заработаешь. Я вот полтора года с превеликим удовольствием просидел над иллюстрациями к поэме Низами «Семь красавиц». Вчитывался в этот как будто бы архаичный текст и понимал, как он красив, мудр и глубок. И старался, оставаясь русским художником, передать дух этих восточных сказок и притч. А в итоге уважаемое издательство вернуло мне все шестьдесят гравюр: «Нам они очень нравятся, но такое богатое подарочное издание не окупится».
От космынинских миниатюр к Низами не оторвешься, так они грациозны, таинственны, поэтичны. А рядом буквально ошеломляет своим ритмом «Большой зимний пейзаж». Он изогнут, словно знак вопроса, который мастер задает миру, разгадывая и постигая его тихую, но властную прелесть. А переведешь взгляд — и перед тобой за окном, залитым слезами дождя, лицо Пастернака. Это и абсолютно похожий портрет поэта, и метафора одинокой пастернаковской судьбы.
В принципе, каждый лист из привезенных в Липецк владельцем галереи Александром Назаровым и его правой рукой искусствоведом Татьяной Нечаевой — маленький шедевр. Это и утонченные стилизованные экслибрисы старейшины цеха российской гравюры Николая Калиты. Это и монументальные работы Сергея Харламова, вдохновленные драматическими событиями Отечественной войны 1812 года. И его же иллюстрации к Гоголю и Свифту. Он бросил вызов хрестоматийным интерпретаторам «Приключений Гулливера» и выдержал конкуренцию, прочитав великую книгу по-своему. А Михаил Верхоланцев напрямую перебросил мост в эпоху Возрождения и Средневековья, создав цикл «Добродетели и пороки». Помимо виртуозности исполнения, эти листы впечатляют настойчивостью, с какой художник напоминает своему взбесившемуся от вседозволенности веку о непреходящих ценностях.
Нет возможности рассказать обо всей выставке и даже просто перечислить то, что заслуживает внимания. Такой неожиданной экспозиции в Липецке еще не видели. И как знать, не найдется ли среди юных зрителей кто-то, кому захочется взять резец и продолжить традиции.
