16 февраля заслуженный художник Российской Федерации Александр Сорочкин будет отмечать 75-летний юбилей. В честь этого события в Галерее Назарова открылась невероятная выставка с лучшими работами знаменитого мастера

Принимала гостей на юбилейной экспозиции супруга Александра Михайловича – сам он в силу продолжительной болезни не смог лично поприветствовать гостей. А их набралось ой как немало!

Выставки Сорочкина – яство для гурманов. К тому же его «персоналок» не случалось уже давным-давно. Поэтому повод прикоснуться к сдержанному и одновременно экстатически-эмоциональному искусству одного из лучших живописцев Липецка публика не упустила. Отличный подарок к круглой дате – и маститому художнику, и его многочисленным поклонникам.

На открытии было много слов – красивых, искренних, проникновенных. Под стать картинам. Мы умышленно не пытаемся передать атмосферу царившего действа. Не будем пересказывать биографию художника, не станем рассуждать о его творчестве. Вместо этого предоставим слово тем, кто знает Александра Михайловича Сорочкина, пожалуй, немного лучше остальных.

Про подсолнух у окна и кота на натюрморте

Ольга Фёдоровна СОРОЧКИНА, супруга художника

• Я благодарна провидению за то, что тридцать три года назад оно свело нас вместе, и судьба моя с тех пор повернулась на сто восемьдесят градусов. Александр Михайлович – художник до мозга костей. Он всегда говорит: художник – не профессия, а образ жизни. И он живёт как художник. Да, это не обычные, серые будни. Да, это тяжёлая участь. Но, с другой стороны, участь почётная. Александр Михайлович обожает краски, холсты. Вспоминаю, как он ставил мольберт напротив нашего окна в спальном районе. Что я видела за окном: горы мусора, серый двор. А он поместил перед окном подсолнух и написал такой прекрасный натюрморт! Всё было там: и тени, и свет, и чарующий зимний пейзаж на фоне.

– Не делает ли художника такой своеобразный взгляд на действительность изгоем, чудаком для окружающих?

– Возможно. Но я с первого дня воспринимала мужа таким, какой он есть, никогда от него ничего не требовала. Более того – поощряла его выбор. Житейских, бытовых проблем он как-то особенно не касался, не вдавался в них. Он свободолюбивый человек, но при этом внимательный к близким. Александр Михайлович очень заботился о моей дочери, которая стала для него приёмной, дал ей хорошее образование.

– Как вы считаете, через колорит картин Сорочкина можно разглядеть время, в которое он творил?

– Самый активный период его творчества пришёлся на доперестроечную пору. Не могу сказать, что он был диссидентом или считал себя оным, но по мировоззренческой ориентации он попал всё-таки в струю «шестидесятников». Хотя живопись у него совершенно не такая, как у Сорокина, допустим. Не такая весёлая. В 70-80-е годы художников тоже душили худсоветы и идеология. Но, мне кажется, на картинах этот гнёт не отразился, несмотря на выбор определённых и не всегда ярких красок. Возможно, из-за того, что Александр Михайлович был тогда молод и здоров. С другой стороны, эмоция в его полотнах неизменно сильная и тревожная. Вероятно, это проявление потаённых черт его характера.

– Мнение коллег важно для Александра Михайловича?

– Он с огромным пиететом относился к друзьям-художникам, очень любил их – и они его. В нашем доме постоянно собирались огромные компании. К сожалению, большинство из тех, кто составлял круг общения Александра Михайловича в былые годы, уже ушли. Он говорит: художники – это сектанты; могу приехать в любой незнакомый город и немедленно найти себе родственную душу среди них. Тем не менее, сказать, что он находился под чьим-либо сильным влиянием, было бы несправедливо.

– Как вы считаете, увлечение и склонность к живописи – из детства?

– Думаю, да. Брат Александра Михайловича старше его на год, поступил в Елецкое художественное училище, муж пошёл по его стопам, отправившись учиться туда же буквально в четырнадцать лет. Потом – Мухинское училище. А вообще – вся его семья могла похвастать творческим дарованием, это у них в крови. Племянник Владимир – поэт, окончил литературный институт.

– Сорочкин – городской художник? Ведь на его полотнах много городского ландшафта.

– Сложно сказать. Он одинаково стремился и на пленэр, и на творческие дачи, охотно писал и дома. Мне кажется, его страсть – натюрморт.

– Одна из моих любимых работ – натюрморт с котом и альбомом Модильяни. Стоит ли за картиной какая-то особенная история?

– Помню, он скомпоновал этот натюрморт, одолжив книгу Модильяни у кого-то из знакомых художников. Модильяни, надо сказать, пользуется огромным почётом у супруга. Так что тут – своеобразный респект таланту прославленного мастера. Особый же шарм сюжета, по словам Александра Михайловича: есть и выпить, и закусить! Там и вино, и пиво, и раки, и рыба. А кот по имени Виктор Семёнович (догадайтесь, в чью честь) обожал садиться где-нибудь неподалёку, когда муж работал. Он запросто мог украдкой стащить что-нибудь из выстроенной композиции. И этот любопытный кот сам стал частью натюрморта, который Александр Михайлович написал буквально минут за сорок.

Высокий профессионал, философ, аналитик и эстет

Татьяна Ивановна НЕЧАЕВА, искусствовед, член-корреспондент Российской академии художеств, консультант Галереи Назарова

- Вы согласны с тем, что наиболее активным в творческом плане периодом для Александра Михайловича были доперестроечные времена?

– Это никак не связано с существовавшим строем, – убеждена Татьяна Ивановна. – Сорочкин никогда не слыл угодником власти, как не был и диссидентом. Он всегда писал, как считал нужным. Для него было важно не что изображать, а как изображать: каким языком пользоваться, какую избрать форму. Форма, пластика, цвет – в них и есть содержание. Сорочкин владеет этими средствами в совершенстве. В его работах выражено представление о мире как об арене борьбы полярных начал. Чёткая пластическая формула фиксирует реальность картины в состоянии равновесия между противоположными силами. В этой точке равновесия удерживается гармония и порядок. Красота и драматизм в творчестве Сорочкина неразделимы.

– Драматизм Сорочкина заключается в крайней степени экспрессии.

– Верно. У Александра Михайловича эмоция сдержанная, очерченная определёнными рамками, интровертная, хорошо упакованная. Она – в напряжении форм. Иногда кажется, что это напряжение, энергетическое ядро едва сдерживается внутри картины, – но всё же сдерживается.

– С чем связан такой темперамент в живописи?

– Это характер человека, его психология, личные отношения с миром. В творчестве он – не последователь импрессионизма или экспрессионизма, обнажающих эмоции. Скорее, художник развивает линию Сезанна. По подходу к форме, по чёткости и сформулированности мысли, изобразительных решений уместно сравнение с Петровым-Водкиным, в отдельных работах, разумеется. Сорочкин всегда ответственно и строго относится к своему художественному высказыванию.

– А если сравнить, предположим, с «фантазийным» Евгением Павловичем Сальниковым? В чём-то их способ преломления действительности перекликается…

– Сальников транслирует посредством многих своих картин мечту о счастье, мечту о том мире, в каком ему хотелось бы жить. Сорочкин же рассказывает о своём мире, суровом, где есть боль, страдание и где есть красота. Это кардинально отличное отношение к реальности. Сорочкин отсекает всё лишнее, несущественное, случайное. Очищает форму до первоосновы, до архетипа и показывает сущность предмета. В меньшей степени такая тенденция проявляется в пейзаже, но и там всё подчинено целостности художественного образа. Ничего лишнего. Только выражение идеи через форму. Острые углы – о них можно ушибиться, лепестки подсолнуха – о них можно порезаться. Тревога и боль. Мир небезопасен.

– Не созвучен ли в этом Сорочкин с Шевченко? Ведь у последнего опасность сочится буквально из каждого мазка.

– Василий Иванович Шевченко передавал ощущение опасности деформацией, гипертрофированностью форм, форсированием цвета: жуткое зарево, ночь с щемящей душу луной… Трагичность в работах Шевченко идёт от намеренной уродливости форм, передающих нечто страшное – трагедию войны, возможность экологических катастроф или человеческое невежество. В своём методе Шевченко интуитивен и спонтанен, в то время как Сорочкин – высокий профессионал, философ, аналитик и эстет.

– В произведениях всех упомянутых нынче классиков липецкой живописной школы так или иначе встречается мотив Липецкой земли, города Липецка. Каждый видел наш край по-своему. Как его изображает Сорочкин?

– Время и Липецк запечатлены весьма узнаваемо, несмотря на строжайший отбор того, что попадает на полотно. Например, вид из окна мастерской на мост через Воронеж: столпотворение автомобилей, площадь, река. Или изысканная работа – «Петровский спуск». Есть изумительно красивая вещь – «Голубой завод». Очень урбанистическая, могучая картина, где отдалённый завод сопоставлен с массивными стволами деревьев… У Сорочкина образ Липецка был точным, характерным, концентрированным, если уж он брался его писать. Он будто предлагал взглянуть на наш город по-иному, свежо. И высший пилотаж – не через атрибуты эпохи – такие, как марки машин или вывески на магазинах, – а через ощущение, через ритм, через цвет, через настроение, через аромат времени. Александру Михайловичу это удавалось всегда.

– А вот если коснуться литературы, с чем можно сравнить творчество Сорочкина?

– Однозначно, с поэзией – благодаря отбору и организации формы, рифмам и ритмам линий и силуэтов.

– Один из моих любимых литераторов Чарльз Буковски всегда очень саркастически высказывался о большинстве поэтов: дескать, сплошь волоокая луна, мановения ветра, шорох листвы, а смысла никакого.

– Холсты Сорочкина отнюдь не изобилуют украшательствами, художник не даёт волю эмоциям и любованию собой. Живописец говорит по-мужски сдержанно, скупо, однако это не может скрыть драматичности его взаимоотношений с жизнью.

Особая ипостась

Александр Евгеньевич ВАГНЕР, народный художник РФ, председатель правления Липецкой организации Союза художников России

• Я хоть и не искусствовед, но с удовольствием порассуждаю о творчестве своего товарища, – говорит Александр Евгеньевич. – Манере Сорочкина однозначно близки графическая точность, тонкость и изящество. Это его характер, эмоциональный фон, который выражался в определённых цветовых лейтмотивах. Помимо того в нём сидит железное, профессиональное ощущение целостности. Знаете, как для скульптуры присущи понятия массы и объёма, так и в его картинах мы наблюдаем композиционную целостность. Попробуйте представить себе холст Сорочкина без ритма, без силуэта – невозможно! Для него эти вещи – данность. Таким образом, подразумевая обозначенную сумму слагаемых, художник уже может варьировать их комбинации. Выражение, которое так любит Александр Михайлович, – «тебе бы вагоны красить» – явно не про него самого. Важна была любая чёрточка, любое пятнышко. Верно поставленная его кистью цветовая точка могла идеально закончить композицию.

– Скажите, как современник Сорочкина, вы исповедуете в творчестве схожие системы ценностей?

– В определённом смысле да. Ориентация на московскую школу, на столичный вкус, на лучших в нашем понимании художников обоюдна. Нас интересовали и интересуют абсолютно одни и те же фамилии: Александр Древин, Ирина Блюмель, Аделаида Пологова, Андрей Васнецов, Константин Панков, Пётр Осовский… Мы были мощно заряжены этим вкусовым арсеналом. Нет, мы ни в коем случае не старались быть похожими на них и сами похожи не были. Но, конечно, охотно пользовались багажом, накопленным той когортой мастеров.

– Вопрос к вам как к скульптору. Откуда в картинах Сорочкина такая чёткая геометрия, перекликающаяся во многом со скульп­турной традицией?

– Острый глаз, точная рука, выбор нужных средств. Можно прежде сделать подготовительный рисунок углём, а потом раскрасить. Альтернативный ход – с помощью одних лишь красок создавать и композицию, и фактуру, и объём. То есть художник видит цветом. Это особый дар. Например, Виктор Семёнович Сорокин – цветовик. И для Сорочкина цвет – главное. А посредством цвета уже ваяются формула, иероглиф, олицетворяющие предмет. Символ чего-то. Подобный подход далёк от натурализма, скорее тут мы имеем дело с попыткой воссоздать свой мир. Хороший живописец добивается того, что зритель подчиняется и верит. И в итоге – входит в этот мир.

– Александр Евгеньевич, вы человек авторитетный. И, надеюсь, молодёжь прислушается к вам. Чему бы вы посоветовали поучиться у Александра Михайловича начинающим свой путь в искусстве творцам?

– Если бы всё знать… Было бы проще: пришёл, да и научился бы сразу всему. Дело в том, что художник – особая ипостась. Это промысел Божий, данность. Трудно даже вообразить, откуда берётся истинный мастер, – не то что логически объяснить! Многие поступают в одно и то же училище, академию, но лишь единицы из них оказываются настоящими. Один – талантливый, а другой – обделён. Каждый впитывает соразмерную своему дарованию долю правды, которой он в состоянии воспользоваться, воспринять, применить в нужное русло. А есть и самоучки – самородки неимоверного дара! Почему я горжусь Сорочкиным и невероятно ценю его творчество – оно в высшей степени интеллектуально, лишено спонтанности, бесцеремонности. В работах неизменно просматривается цель, которую желает достичь автор, – и достигает! Очевидно, выделяются более удачные вещи среди всего наследия. Но нет ни одной пустой, проходной! Его автопортрет, натюрморт с чайником – серьёзные программные произведения, и только с ними двумя автор уже обеспечивает себе место среди живописной элиты. Жизнь – сложная штука. И своими работами Александр Михайлович Сорочкин выразил своё отношение к этой жизни. Жизни непростой, долгой – слава Богу, ему на днях исполняется семьдесят пять лет. С одной стороны, много, а во вселенском смысле – так мало. Одно знаю точно: Сорочкин пришёл и уйдёт из этого мира настоящим Художником. С большой буквы.