Весна на календаре и в сердце. За окном – сложнее. Но если вглядеться в окна Галереи Назарова, можно увидеть, что в её стенах расцвёл сад

Противостоять злу можно по-разному. Можно бороться с ним, не замечать, высокомерно или трусливо отстраняться. А можно, как московский художник Елена Горина, встать в открытую оппозицию – не распространять, не клонировать, не популяризировать негатив посредством искусства. Путь не простой. Он сродни посту – с неослабевающим постоянством просеивать сквозь сито своей совести зёрна доброго, вечного, светлого, отделяя их от ростков злого и тёмного.

Возложив на себя своеобразную творческую «епитимью», Елена Ивановна ничуть не оскудела ни в объектах обожания и восхищения, ни в способах выражения своих чувств и переживаний. Она – садовник, взращивающий свой сад и на земле, и в душах – собственной и зрительской. Липецкой публике повезло прогуляться по её участку в дни Великого поста.

«Мой сад». Так назвала собрание работ Елены Гориной искусствовед, куратор выставок Галереи Назарова Татьяна Нечаева. Сад присутствует практически на всех полотнах и представляет собой не только клочок земли с заботливо высаженными цветами, овощами и бобовыми. Сад – это в первую очередь место силы, где художник в полной мере реализуется как творец, в том числе и маленького мира, который есть квинтэссенция большого.

Елена Ивановна – дочь искусствоведа, художника, реставратора, создателя всемирно известного Государственного научно-исследовательского института реставрации Ивана Горина. Её мать – Людмила Горина – историк, профессор Московского государственного университета, автор многих книг по истории славян, «женщина века» по версии Оксфордского биографического центра. Среди её предков – крестьяне и дворяне. Сама же Елена Ивановна – жена и мать художников. В Липецке Елена Горина, как Леля, стала предвестницей весны, её кликальщицей…

Горина – выпускница Московского государственного художественного института имени Сурикова, член Союза художников России, постоянный участник всероссийских и международных вернисажей. Восемнадцать персональных выставок русского художника увидели ценители живописи как в нашей стране, так и в Голландии, Италии, США. Картины Елены Гориной хранятся в музеях, фондах и частных коллекциях в Америке, Азии, Франции, Нидерландах и даже в Дрезденской галерее. Экспозицию, представленную в липецкой Галерее Назарова, составили работы Елены Ивановны последних нескольких лет.

Накануне открытия выставки «Итоги недели» встретились с Еленой Гориной в её «саду».

– Елена Ивановна, в Липецке вы выставляетесь второй раз. Как вам дышится в нашем художественном пространстве?

– Несказанно повезло, что мною «занимается» Татьяна Нечаева. И в прошлый раз, и сейчас она делает самые красивые выставки. Здесь я смотрю на себя совершенно другими глазами. Каждая выставка позволяет делать выводы на будущее. Сама Галерея Назарова вызывает у меня восхищение, её хорошо знают в Москве, многие коллеги позавидовали мне, узнав, что я буду здесь выставляться.

– Вы как-то сказали, что с определённой периодичностью меняете цветовые пристрастия. С чем это связано? И можно ли предположить, что цвета на «садовых» полотнах – это отражение Елены Гориной нынешней?

– В какой-то момент я заметила, что приблизительно каждые пять лет моя живопись меняется. Но почему так происходит – не знаю. Меняемся мы, ситуации вокруг нас – всё отражается на полотнах. В Липецке представлены работы последних десяти лет. Так что именно здесь – я нынешняя, это верно подмечено.

Я очень счастливый человек. День за днём, год за годом делаю то, что просит моя душа. Радостно от того, что это оказывается ещё кому-то нужно, мои работы живут в музеях и частных собраниях в Европе, Азии и в Америке… Наша семья построена на творчестве. Создание чего-либо – главное для нас всех, и любое действие, направленное к добру, всегда будет поддержано. Таким был мой отец, такой мой муж, и такой же выросла наша дочь Мария.

– Не каждому художнику повезло учиться рисовать, сидя на коленях у отца, реставрирующего икону…

– Когда отец начинал работать в мастерских Грабаря, мне едва исполнилось три года. Дома он также продолжал реставрировать святые образа. Что может быть интереснее ребёнку, чем залезть к папе на колени и наблюдать, как является чудо проявления лика. С того времени иконописный канон впитался в мои память, руки, волосы, чувства. Когда я стала постарше, папа начал мне что-то объяснять. И я даже могла что-то делать рядышком.

– А потом отец предупредил, что художник должен учиться всю жизнь. Как у Цветаевой! Это ученичество до сих пор продолжается? У кого и чему вы учитесь?

– Учусь у жизни! Учусь точности высказывания, чем дальше, тем больше стараюсь добиться достоверности в передаче чувства. Не могу сказать, что среди коллег и друзей есть учителя. Мне многое нравится, причём в самых разных направлениях, но только в том случае, если это искусство, а не ремесленная реализация. У своего опыта тоже учусь. Исследуя ошибки, двигаюсь дальше.

– Помните, у Пастернака: «Но пораженья от победы ты сам не должен отличать». Что же такое – быть художником? Как научиться отличать искусство от ремесла, истинное от красивого суррогата? Ведь сегодня (процитируем ещё одного – уже классика Геннадия Шпаликова: «Нету их, и всё разрешено») свободы слишком много и выставляться даже в самых авторитетных галереях может кто угодно – даже я, если грамотно подойти к рекламной кампании.

– Да, в наши дни много желающих сказать новое слово в искусстве… Художники с точки зрения обывателя – аномалия. И у каждого – своя философия, выраженная не словами, а чувственными образами. У меня процесс отделения зёрен от плевел происходит так: когда я вижу что-то настоящее, у меня либо мурашки по спине бегут, либо диафрагма в узелок завязывается. Это случается, даже когда я с закрытыми глазами просто вспоминаю произведение. Так происходит с работами Сорокина. Мне повезло: я полотна Виктора Семёновича видела много раз, в нынешний приезд в Липецк смогла ещё раз доставить себе удовольствие. И мурашки с упоением бегали по спине.

– Художнику, на ваш взгляд, зритель необходим? То есть первые живописцы изображали бегущих мамонтов не только для себя?

– Тем, первым художникам необходимо было поделиться информацией. Но какой? Словами её передать нельзя. Их изображения – это не фотографическая фиксация. Возможно, что художники получили какую-то весточку откуда-то извне, возможно с небес. Они увидели нечто вокруг себя и сделали вывод… Потребность делиться информацией у художника невероятно велика. Если высказаться не удаётся, начинается разрыв аорты. Бывает, в голове рождается образ, которого в зрительном мире нет. Он приходит и так настойчиво просится быть, что готов уничтожить. Когда это случается, я какое-то время сопротивляюсь, поскольку есть ответственность за ту информацию, которую несу своим творчеством. Но образ настолько сильнее меня, что не показать его я просто не в силах. И пишу тогда до тех пор, пока не пойму, что высказалась до конца. Моё убеждение: если я что-то увидела, то и другие тоже должны. Так что зритель, безусловно, необходим. Но важнее – высказаться.

– Получается, что художник – не творец, а проводник?

– Скорее всего – да. Вопрос: какую идею мы транслируем? Пространство листа и цвет не являются изображением «видимого мира», они – производ­ное от внутренней жизни. Образ мира отражён в человеке. Понять его можно, если умеешь видеть душой.

– Ваше согласие на роспись Никольского храма в Лазаревском – это продолжение диалога с отцом?

– Это совершенно невероятный подарок мне от жизни. Неожиданный, удивительный. До этого у меня был опыт храмовой росписи. В Америке на выставке «Сокровища царей» мы воссоздавали образ Грановитой палаты. Потом совместно с подругой скульптором Татьяной Ломакиной в столичном храме Григория Неокесарийского делали надвратный образ Григория Богослова, затем потрудилась в Подмосковье в церкви Успения Пресвятой Богородицы. То есть подступы к работе уже начинались. А когда поступило предложение расписать всю церковь, согласилась сразу же и даже не побоялась. Сейчас бы испугалась.

Год я делала картоны, заготовки, постилась, молилась. Действо было невероятное, работой его назвать язык не повернётся – только подарком. Писалось всё как будто само, при полном ощущении, что нахожусь в раю. Трудились мы втроём – всей нашей семьёй – с мужем и дочерью. Расписали мы Никольский храм, а спустя некоторое время ко мне попала совершенно съеденная жуком икона Николая Чудотворца. У меня хватило знания и опыта, чтобы её отреставрировать. Позже этот образ я повторила в керамике. После росписи храма у меня в живописных работах появился особый свет.

– Была у вас серия «Прекрасные женщины». С удивлением узнала, что своих героинь девяносто второго года вы считаете ужасными. Не потому, что они некрасивы, а потому что жизнь тогда была такой. Продолжения не планируете?

– Нет. История такова: в конце восьмидесятых – начале девяностых наши дамы, дорвавшись до ширпотреба заграничного, одевались как фееричные попугаи. Равнодушно пройти мимо я просто не могла и каждый день фиксировала на полотне свои уличные впечатления. Так что и эти образы просились остаться вопреки моему желанию. Сегодня всё иначе, ярких эмоций по поводу гардероба соплеменниц у меня нет.

– А что сейчас владеет вашим воображением?

– То, что Татьяна Ивановна назвала «моим садом». Сад даже не как источник, а как выражение гармонии. Участок у нас небольшой, его в пятьдесят шестом году заложили дедушка с бабушкой. Более тридцати лет назад я получила его в наследство, ликвидировала грядки с картошкой и помидорами, зато оставила место для фасоли и кабачков. И не только потому, что люблю их есть, – они красиво растут, что и стараюсь запечатлеть на полотнах. Сад стал для меня разновидностью холста, где я могу поиграть с объёмом, формой, цветом.

– Вы утверждаете, что пейзаж является источником информации. При этом считаете, что натюрморт – главный показатель уровня художника. Вам что ближе?

– Если десять художников напишут один и тот же натюрморт, то сразу же будут видны и уровень ремесла, и уровень таланта. И насколько они сочетаются. А чтобы не заблудиться в собственных поисках, надо время от времени писать цвет с натуры, то есть пейзаж. Это расширяет опыт живописного переживания. Похоже на то, как после зимы сунуть руки в грядку и ухаживать за цветком. Я пишу не предмет и не пейзаж, а чувство, которое переживаю.

– Вы запретили себе транслировать плохое, злое в искусстве, полагая, что негативные эмоции нельзя сбрасывать на холст – художник от них избавился, а зритель получил. И здесь опять же без классиков Ильфа и Петрова не обойтись. Это ваше кредо?

– Всегда! Написав однажды отрицательную эмоцию, которая меня беспокоила, я поняла, что её размножила. С тех пор зареклась: больше так не делать.

– Елена Ивановна, спасибо вам за вашу такую важную сегодня позицию. Делайте так, как вам нужно, а мы будем с удовольствием плодами вашего сада наслаждаться.

В ТЕМУ

Во славу Николая Угодника

Храм Николая Чудотворца в Лазаревском освящён Святейшим Патриархом Московским и Всея Руси Алексием II в 1999 году. Одноглавая кубическая церковь выполнена в византийском стиле.

На фасаде это белоснежного храма – мозаичные иконы из Греции. Деревянный иконостас сделан российскими резчиками. Настенные росписи выполнены в традициях российских и греческих мастеров XIV-XV веков. Расписывали храм внутри Елена Горина, её муж и дочь.

Есть в этой небольшой церкви большая святыня – частица мощей святителя Николая. Это дар митрополита Кубанского и Екатеринодарского Исидора.