Кажется, Гете сказал, что неважно, кто ты — директор театра или гончар. Если у тебя есть творческая искра, она все равно сверкнет, разгорится, чем бы ты ни занимался. А уж когда художник откладывает кисти и берется за перо литератора, он непременно проявит себя и на этом поприще.

А потому заметки о выставке акварели ельчанина Анатолия Кли­мова в Галерее Назарова я рискну начать с пяти стихотворных строчек Анатолия Александровича из его сборника «Я придумал Тебя».

Бабье лето — это
Когда под небом голубым,
Среди улыбок и веселья,
Печаль справляет новоселье,
Дождем пролившись золотым.

Да, он не профессиональный поэт. Вероятно, строгие ценители предъявят ему какие-то претензии. Но, по-моему, одаренность Климова не оставляет сомнений и в этой его ипостаси.

Климов — мастер, хранящий традиции своих замечательных учителей. Он воспитанник народного художника России Виктора Семеновича Сорокина. А Сорокин учился у Иогансона и Сергея Герасимова, чьим наставником был не кто иной, как Валентин Серов. То есть, скромного жителя Ельца отделяет от самого Серова всего два рукопожатия.

— Так сложилось, — говорила мне искусствовед, арт-директор Галереи Назарова Татьяна Нечаева, — что Климов, прирожденный живописец, посвятил жизнь акварели. Но в климовских пейзажах угадывается живописное мышление. Впрочем, важнее другое. Абсолютное неприятие автором малейшей лжи. Он честен в каждом движении кисти. И зритель ощущает тепло и особую человечность этих произведений. Анатолий Александрович дарит ему тихую гармонию и душевное равновесие. Эти листы, как глоток свежего воздуха.

Татьяна Нечаева права. Эпиграфом к экспозиции можно было бы сделать чуть перефразированные строчки из Священного Писания: иди, смотри и дыши полной грудью.

Таких художников любят называть крепкими реалистами. На мой взгляд, похвала двусмысленная. Ну да, человек отменно владеет ремеслом. Однако звезд с неба не хватает. Хотя, так уж и быть, — отдадим должное его профессиональной выучке.

По отношению к Климову это неточно и несправедливо. Он владеет чем-то более ценным, чему не научишься в художественном училище или академии. Он не экспериментирует напоказ, не соблазняется модой на самовыражение. Но несколько десятков работ, предоставленных для демонстрации елецким коллекционером Евгением Крикуновым и основателем галереи Александром Назаровым, чуткий зритель воспринимает как фрагменты негромкой исповеди. Автор почти застенчиво признается в любви к ставшему ему родным древнему городу, а, если угодно, — к России.

Климов остро видит и выразительно воплощает то, что наш замыленный взгляд уже не замечает, что кажется обыденным и неинтересным. Художнику случалось не раз и не два обращаться к одним и тем же мотивам. Они для него неисчерпаемы. Он открывает в них все новые оттенки и смыслы. Допустим, опять и опять изображая знакомый всякому ельчанину Введенский спуск — в разное время суток, в разные времена года. И примелькавшееся освобождается от пыльного налета повседневности, обретая глубину и поэзию.

А теперь еще не­много о литературных опытах художника. Не знаю, когда он впервые попробовал себя в роли стихотворца. Но вот так случилось, что Анатолий Александрович начал терять зрение. Это, скорее всего, следствие голодного, сиротского военного детства. Для любого человека это трагедия. Для художника — трагедия вдвойне.

Но Климов — человек сильный. Ему сполна отпущены и дар творчества, и талант жизнелюбия. Сейчас он с увлечением сочиняет стихи, трудится над мемуарами. По мнению Нечаевой, его воспоминания практически не нуждаются в редакторской правке. У него прекрасный, чистый русский язык. А поделиться художнику, который вплотную приблизился к своему девяностолетию, есть чем. Жизнь была нелегкая, но яркая, насыщенная памятными событиями и встречами с неза­урядными современниками.

А напоследок хочу привести еще одно стихотворение. Быть может, автор не обидится на то, что я делаю это без его разрешения. Ведь упомянутый сборник выпущен маленьким тиражом, и не каждому земляку Климова доведется перелистать книжку, соединяющую лирический дневник и фотоальбом. Вот раздумья художника о своем призвании и судьбе.

Я краску красную беру,
Я солнце красное пишу,
Закат румяный и восход
И в небе красный самолет.
В самолете этом я,
Лечу, не зная сам куда.
Я краску синюю беру,
Я море синее пишу,
Над морем синий небосвод
И в море синий пароход.
На пароходе этом я,
Плыву, не зная сам куда.
Я краску желтую беру,
Я осень рыжую пишу.
В дороге желтое авто
Дождем осенним залито.
И ничего не знаю я,
Куда авто везет меня.
Я краску белую беру,
Я пушистый снег пишу.
В лесу заснеженную ель,
И начинается метель.
И не видать уже ни зги,
И не понять, куда идти.
Я краску черную беру,
Я пишу ночную тьму.
В темноте, как
в страшной сказке,
Город свой не узнаю.
На душе скребутся кошки,
В небе грустная луна.
Пойду туда, где свет в окошке.
Там, я знаю, ждут меня.