— Поздравь нас с юбилеем, — весело предложила Татьяна Нечаева, арт-директор Галереи Назарова. — Ровно пять лет назад мы открылись. Пять лет, сорок пять выставок. Вот и решили сделать себе подарок: привезли экспозицию Фаворского!

Cпутник навсегда

Подарок поистине царский. И не только для маленькой, но дружной и увлеченной команды Александра Назарова, но и для всех липчан. Владимира Андреевича Фаворского почтительно называли «Сезанном современной ксилографии». А Сезанн, осмелюсь напомнить, считается отцом нового искусства двадцатого столетия. О Фаворском писали и как о философе книжного дела. Оформленные им книги сравнивали с живыми растениями, говорили, что они построены по образу и подобию дома. И в этот дом люди входят приобщиться к вековечной духовной субстанции, изумиться чуду слияния слова и рисунка, гравюры, ксилографии.

Придется, однако, признать: читатели — народ не очень-то благодарный. Им случается запамятовать даже имя автора любимого романа. А уж что касается художника, создавшего, быть может, гениальные иллюстрации, то его они попросту не знают. Хотя «картинки» нередко раздвигают границы текста, придают ему особую материальность, плотность, осязаемость, воплощают дух и стиль описанной эпохи.

Так что легко представить, как не слишком искушенный человек, оказавшись в галерее, вдруг обнаружит: да ведь этот художник давно стал его постоянным спутником! И, скорее всего, еще в ту пору, когда зритель был мал, не умел читать, и стихи, предположим, Маршака ему озвучивал мамин голос. А он, покоренный звонкими строчками, радостным ритмом, подолгу вглядывался в такие же звонкие иллюстрации, разумеется, понятия не имея, что это — Фаворский.

А потом, повзрослев, брал в руки «Слово о полку Игореве» или пушкинские «Маленькие трагедии», томик Проспера Мериме или Анатоля Франса. И вновь работы все того же блистательного творца помогали ему увидеть перипетии сюжета, облик и жесты персонажей в иных, неожиданных ракурсах.

Известный неизвестный художник

На липецкой выставке рядом с графикой, вдохновленной старинной воинской поэмой или лирикой Гете, нашлось место для демонстрации разных ипостасей Фаворского.

Здесь есть и как бы сотканные из чуть сгустившегося воздуха акварельные пейзаж и натюрморт. И удивительные скульптуры. И эскизы декораций и костюмов к шекспировскому спектаклю «Двенадцатая ночь». И многое другое.

Хрестоматийный Фаворский (допустим, портрет Достоевского не уступает по психологической глубине знаменитому портрету писателя кисти Перова) соседствует с Фаворским, широкой публике практически не известным.

Самое раннее произведение в экспозиции — автопортрет тысяча девятисотого года. Еще ученический. На нем худощавый подросток с глазами, которые о чем-то спрашивают, а может, пытаются увидеть невидимое, проникнуть в какую-то потайную глубину.

Корни Фаворского ищут в русском Серебряном веке. Ему близки его искания, мистические порывы, чувства и предчувствия, увлеченность то народным лубком, то своеобразной поэзией наступившей машинной эпохи. Словом, многим, что звучало в слове или ложилось, преобразившись, на холсты у Сомова и Гумилева, Малевича и Маяковского, Ларионова и Татлина.

А под давним рисунком мальчика другой автопортрет, где Фаворский — каким мы привыкли видеть художника на фотографиях: патриарх с большой, прямо как у Маркса, бородой.

Перечисляя то, в чем проявилось выдающееся дарование художника, упоминают обычно и его вклад в архитектурные проекты, и монументальные произведения. Их на выставке, естественно, нет. Однако монументальное, если угодно, эпическое начало в полной мере присутствует в любой небольшой гравюре. Я сказал это приехавшему на презентацию выставки внуку Фаворского, тоже художнику, лауреату Государственной премии России Ивану Дмитриевичу Шаховскому. И он с удовольствием подтвердил: да, именно так. Если увеличить в десятки, в сотни раз какую-нибудь иллюстрацию его деда, получится масштабное полотно, впечатляющая фреска.

Каким он был

— Он и сам был эпическим человеком, — вспоминал Иван Дмитриевич. — Суета и суетность с ним были абсолютно несовместимы. Его друг, художник Иван Ефимов, чья биография, кстати, связана с Липецком, говорил: «Фаворский спокоен, как гора». Владимир Андреевич ушел, когда мне исполнилось десять. Последние три года он не вставал с постели. Но люди тянулись к нему. Он находился в центре жизни нашего дома. Диктовал статьи, встречался с учениками, искусствоведами, друзьями. Я тогда многого не понимал, но видел, насколько в нем нуждаются. И мы, дети, не были исключением. Я, едва научившись, читал ему вслух, а он терпел, слушая, как я спотыкаюсь и запинаюсь. Показывал я деду и мои рисунки. Он их оценивал, немножко критиковал: «Что-то разбойник у тебя нестрашный». Наши детские рисунки висели у него под картиной, подаренной Петровым-Водкиным.

Кстати

Иван Дмитриевич не жалеет усилий для сохранения и пропаганды бесценного наследия Фаворского. И нынешняя выставка, в Липецке уже не первая, — также плод сотрудничества Шаховского и других потомков и родственников художника с Галереей Назарова.