Так хотел назвать свою выставку в Липецке московский художник. Потом было решено иначе. Возникло негромкое, простое и естественное, как ностальгический вздох, название «Там, на моей родине». Ведь почти все работы в экспозиции возникли из воспоминаний о детстве и отрочестве художника в маленьком провинциальном городке Березовский на Урале.

Но и про дорогу к себе, по-моему, зрителю узнать небесполезно. Она у Бабина своеобразная. Он идет по ней все дальше и дальше, открывая новые возможности и перспективы. Однако постоянно возвращается к истокам, к началу — к детским впечатлениям, всегда живущим в памяти. Валерий Иосифович говорит: город Березовский создал, отлил саму форму моей души. Жизнь менялась, менялся художник. Но то, какой душа его стала тогда, определило и до сих пор определяет судьбу мастера.

Он не пишет с натуры. На холстах Бабина появляются улочки и одноэтажные домишки, речной берег, лодки, люди с сетями, снежное марево, тихое опаловое или перламутровое небо, то ли существующие в реальности, то ли пересозданные воображением творца. Иногда оно бывает своевольным. И тогда на картине пролегает вдоль берега широкая красная полоса дороги. Почему красная — для меня загадка. Но она делает это произведение по-особому притягательным, а загадку тянет разгадать. Может, это более напряженный, тревожный — рядом с другими вещами живописца — знак, символ того же пути к себе?

Один из друзей Бабина, побывав в Березовском, удивился: увиденное там было не так уж похоже на то, что изображал автор. «Вероятно, в чем-то не похоже, — с улыбкой соглашается Валерий Иосифович. — А в чем-то похоже, только это почувствуешь не сразу. Мои картины — мой миф о родной уральской глубинке».

Отталкиваясь от каких-нибудь непритязательных жанровых мотивов, Бабин ими мало интересуется. Он легко преодолевает грань, за которой прозаическое, повседневное, бытовое обретает черты метафизического. Достоинство нашего дела, замечает наш гость, зависит не от темы, не от сюжета, а от музыки, что в тебе звучит. И если кому-то дано, мотив зазвучит в красках, а картина будет светиться изнутри.

Когда-то критики разделили поэзию «шестидесятников» на громкую и тихую. Первая, проповедническая, сродни ораторству, собирала стадионы. Но одновременно с Евтушенко и Рождественским мы читали стихи Соколова, Жигулина, Рубцова. Им стадионные пространства и голос, усиленный микрофонами, были противопоказаны. «Тихая поэзия» подразумевала несуетность, сосредоточенность, самоуглубленность.

По аналогии с той лирикой я бы осмелился сказать о тихой живописи Валерия Бабина. В ней редки цветовые вскрики, вспышки, всплески. Колорит преимущественно умиротворяюще спокойный, гармоничный и очень цельный. Все словно проступает сквозь пелену лет, из ушедшего, но не исчезнувшего времени.

Художник принадлежит к большому семейству (он шутливо говорит — прайду), в котором минимум три поколения, множество близких и дальних его родственников занимались и занимаются живописью и графикой. Их работами, улыбается Бабин, можно было бы заполнить весь Манеж. И все-таки мальчишкой он, дитя послевоенной эпохи, мечтал стать военным летчиком. Не сложилось. По состоянию здоровья Валеру даже в армию не взяли. То есть его «путь к себе» был предопределен разными, иногда непобедимыми обстоятельствами. И, захватив с собою мольберт, кисти, краски, он радостно, доверчиво сделал по нему первые шаги…

Войдя в Галерею Назарова часа за полтора до презентации выставки, Бабин быстро осмотрел собственные работы и мимоходом прокомментировал: «А эта вещь еще ни разу не выставлялась. И эта тоже. И эта совсем свежая». И я почувствовал: ему, москвичу, чьи картины приобретены и Третьяковкой, и Русским музеем, важно, как встретят новые холсты зрители в Липецке. Не потому ли, что, несмотря на московскую прописку, он и сейчас чувствует себя провинциалом, по-прежнему верен духу уральского городка, где отлилась форма его души?