Истоки живописи Евгения Сальникова почти исчерпывающе объясняются подсказкой Оскара Уайльда: «Желание красоты — это просто усиленная форма желания жизни».

В нынешнем году патриарх липецких художников отметит восьмидесятилетие. Первая (и наверняка не последняя) юбилейная выставка мастера открылась в Галерее Назарова. Несмотря на камерную площадку, устроители сумели развернуть блистательную ретроспективу его творчества без малого за полвека. Она убеждает: Сальников с младых ногтей не столько пытался найти то, чем дорожит, что любит в окружающей повседневности, сколько сам привносил в нее поэзию, мечту, артистическую игру, чувство свободы.

Уже в студенческие годы он порвал путы академизма, чья главная добродетель — легкость перевода изображения на язык слов, однозначных идей, дидактического пафоса. В Московском художественном училище имени Сурикова комиссия бдительно углядела в дипломной работе Сальникова крамолу формализма. Талантливому выпускнику предложили сделать что-нибудь более близкое общепринятому канону. Он не захотел. По-моему, то был не диссидентский бунт, не юношеский максимализм. Строптивый студент всего лишь не умел отрекаться от себя, от той интенсивности переживаний, из которой и родилась его жажда наполнить реальность, не щедрую на гармонию и человечность, радостью, нежностью, красотой.

Явь для Евгения Сальникова до сих пор не так интересна, как сны, мифы, вольное, а вернее — своевольное, воображение. Плюс впечатления от любимых живописцев — Матисса, Модильяни, Ренуара. Но искусство предшественников для липецкого их наследника — равноправная часть действительности, часть его собственной духовной природы.

Сальников не хлопочет о лаврах новатора. Как не подчинился он правилам академизма, так не претендовал и не претендует на многозначительную символику, на воплощение в красках некоего параллельного, а то и перпендикулярного мира,предельно чуждого всему, что видно из окон мастерской. Он не приемлет заранее сформулированных философских, умозрительных задач. На зависть владея ремеслом, Сальников с наслаждением, по-детски самозабвенно импровизирует, не ведая никаких табу.

Но и это еще нельзя считать его художническим кредо. Необузданные, страстные цветовые взрывы, извержения, фонтаны соседствуют у Евгения Павловича с внимательными, сострадательно памятливыми портретами. Сочинитель визуальных мифов, фантастических композиций, поэтических сказок иной раз перевоплощается в тонкого психолога.

В самое сердце зрителя проникает, к примеру, портрет матери. Старая женщина в кресле на веранде. Покорно, безвольно сложены на коленях усталые руки. Тихий, как бы отсутствующий взгляд. Ему уже открыто такое, что рано видеть живым. Мажорность излюбленной Сальниковым палитры резко пригашена. Этот портрет — двойное прощание. Женщина прощается с миром. Художник прощается с нею, не позволяя выплеснуться на холст своему отчаянию, смиряя не только яркость красок, но и внешнее проявление боли, жалости, горькое ожидание неизбежности.

Он умеет быть таким разным, этот Евгений Сальников! В другом портрете — фронтовика с орденом Славы на груди — на редкость уместно, органично использованы средства наивной (когда-то ее несправедливо, унизительно именовали примитивной) живописи, допустим, таможенника Руссо. А на стене рядом — абсолютно другой холст, иной герой, точнее, героиня. Высокая девушка в проеме двери. Художник нарисовал дочь, передав радостную молодую силу жизни и красоты…

И еще…

Владелец галереи Александр Назаров и его арт-директор искусствовед Татьяна Нечаева приготовили немало сюрпризов. Даже хорошо знакомые с творчеством Евгения Сальникова знатоки заново удивятся и неиссякающей фантазии, и независимости художника от моды, от тщеславия, от перестраховочного цеплянья за уже апробированные и принесшие успех приемы самовыражения. Недаром один из коллег Евгения Павловича заметил: да чуть ли не каждая работа в этой экспозиции имеет право на место среди шедевров в Третьяковке!