Уж если для кого у природы и не было плохой погоды, так это для художника Виктора Сорокина. Он жил с ней в гармонии, дорожа тихим осенним пейзажем не меньше, чем многоцветьем, роскошью летнего сада или леса. Прозаический мотив с невзрачной деревенской избой, обнесенной покосившимся частоколом, узкие улочки любимого им Ельца, прозрачность зимнего утра, тропинка к речке, затерянной среди высоких трав, все, мимо чего мы чаще всего проходим, не замечая, на что не умеем откликнуться сердцем, у Сорокина обретало смысл, глубину, притягательность.

Быть может, к картинам этого живописца как эпиграф, как творческая программа, как философское, а вернее натурфилософское кредо лучше, чем пространные эстетические, искусствоведческие рассуждения подходят четыре тютчевских строчки:

Не то, что мните вы природа,
Не слепок, не бездушный лик.
В ней есть душа, в ней есть свобода.
В ней есть любовь, в ней есть язык.

Душу природы Виктор Семенович понимал как мало кому дано. И говорил на ее языке легко, свободно, артистично, переводя молчание деревьев, безмолвие цветка и облака в голубеющем небе на язык мазков, ложившихся на холст как бы случайно, спонтанно, нерасчетливо, даже небрежно. Но в действительности цена этой мнимой небрежности, непреднамеренности особенно высока, поскольку опять-таки прав поэт, чье самонаблюдение неопровержимо: «И чем случайней, тем вернее стихи слагаются навзрыд».

Да, Сорокин был природный человек. И, наверное, закономерно, что когда его произведения выдвинули на награждение золотой медалью Российской академии художников, то не придумали назвать серию их иначе, чем «Времена года». В музыке — «Времена года» Вивальди, Чайковского. В живописи — «Времена года» Сорокина. Кстати, медали этой наш земляк, выражаясь на лексиконе спортивных комментаторов, в острейшей борьбе с другими талантливыми претендентами был удостоен.

И все-таки именно весна, ее переменчивость, мятежность, нарастание тепла, солнца, зелени, появление первых несмелых цветов вызывали у Сорокина особые чувства. Как большинство художников скупой на слова, привыкший даже на своих вернисажах избегать красивых речей и долгих объяснений (обычно, подходя к микрофону, он коротко, по-библейски просто приглашал публику: «Идите, смотрите».), о весенних днях и настроениях он мог говорить как большой литератор масштаба Бунина или Пришвина. Десятилетиями изучавшая сорокинское творчество искусствовед Татьяна Нечаева, словно Эккерман за Гете, спешила без искажений и редактуры записывать сказанное мастером. И вот фрагмент одного его «весеннего» пассажа: «Изнутри становишься чище и пишешь. Ждешь Пасху. В апреле набухают почки. Другой колорит. Множество птиц, и все в работе, вьют гнезда. И такая не всякому заметная жизнь кипит. А писать хочется более всего, когда пробивается первая зелень, когда черемуха цветет. Трудно ее писать, не знаешь, как к ней подступиться — нежная очень».

«Не знаешь, как подступиться…» Не зря знатоки считают, что настоящий творец каждый раз творит как бы с нуля, словно бы впервые взяв в руки кисть. Сорокину удавалось передавать эту нежность, это недолгое цветение, это начало вечного весеннего возвращения природы из холодного мира зимы в просторное многоголосье больших и маленьких весенних чудес.

Тридцать три работы Мастера представлены в Галерее Назарова, где открылась замечательная выставка «Сорокинские весны». Многие холсты, хранившиеся в частных коллекциях, чуть ли не впервые становятся доступны публике. И, поверьте, здесь есть сюрпризы даже для людей, хорошо знакомых с творчеством Виктора Семеновича. Допустим, в центре выставки — недавно обнаруженная картина «Ранняя весна». Она написана в шестидесятые годы минувшего века, когда манера Сорокина вроде бы заметно отличалась от его поздних холстов, экспрессивных, смелых по технике исполнения. Но, оказывается, он уже тогда виртуозно владел арсеналом средств, роднящих его с импрессионистами, Константином Коровиным и другими представлявшимися официальным судьям сомнительными, если не крамольными «формалистами». Закончив «Раннюю весну», по выражению придумавшей нынешнюю выставку Татьяны Нечаевой, выплеснувшись, он без колебаний использовал картину для… утепления прихожей, скрыв от посторонних, чужих глаз. И вот теперь ее увидят все, кто любит поэзию сорокинской живописи.